Наследство Пенмаров. Сьюзен Ховач

она заколебалась. Она больше не цепенела и не пыталась отстранить меня. – Пожалуйста… пожалуйста…

      – Ты не должен, я…

      – Я должен. Ты такая милая. Дай мне просто увидеть…

      – Я…

      – Я не сделаю тебе больно.

      Но я сделал. Я был более осторожен, чем когда-либо бывал с женщиной, но все равно причинил ей боль. Потом она плакала, жалась ко мне и не давала уйти.

      – Я не хотела… Теперь ты должен обо мне плохо думать. – Она плакала, обуреваемая раскаянием, полным ужаса. – Если миссис Трин узнает…

      Я принялся ее успокаивать, утешать, говорил, что стал еще лучшего мнения о ней, чем раньше, но все время думал: «Это не должно повториться». Когда слезы ее иссякли, она посмотрела на меня с таким обожанием, что, смущенный, я отвернулся.

      – Ты такой добрый, – сказала она дрожащим голосом, – и такой хороший. Я с самого начала знала, что влюблюсь в тебя.

      Я прокашлялся.

      – Я ничего не могу предложить тебе, Роза. Я…

      – Нет, можешь, – сказала она с сияющими глазами. – Можешь!

      Я неловко засмеялся:

      – Не думаю, что ты согласишься на свидания в тенте.

      – Мне все равно, – честно призналась она. – Это даже романтично. А мне, когда я была одна и не с кем было поговорить, так хотелось романтики!

      Я опять был тронут ее простотой и смущен неожиданной готовностью.

      – Ты встретишься со мной завтра… здесь… вот так?

      – О да, пожалуйста, да.

      – Роза… – Я опять ее поцеловал. Где-то в глубине мозга зашевелился здравый смысл, но скоро затих. – Полагаю… – сказал я непринужденно, словно только что об этом подумал. – Полагаю, что это… удобно? Я имею в виду… ты, конечно, уверена, что сейчас безопасное время месяца?

      Она пунцово покраснела от такого неделикатного вопроса и сразу отвернулась.

      – Да, – услышал я ее шепот.

      Но пока уже не стало поздно, мне не пришло в голову, что она совершенно не поняла моего вопроса.

2

      В Сент-Ивсе я пробыл семь дней. На третий день я написал отцу и сообщил ему о намерении продлить свое пребывание у него, а на седьмой, чтобы не пришлось потом лгать ему, наведался в замок Менерион с визитом к своему другу Расселу Сент-Энедоку и его семье. У меня не было ни гроша. Мне едва хватило денег, чтобы оплатить счет на постоялом дворе, и я понял, что не смогу вернуться в Сент-Ивс до тех пор, пока тридцатого сентября, то есть больше чем через месяц, не получу свое содержание за квартал. Тем не менее я оставил Розу, обещав написать, и наконец отправился в Морву.

      Я действительно собирался писать письма. Но когда я вернулся в отцовский дом, во мне воскресло благоразумие и я пришел в ужас от того, что натворил. Одно дело – отнестись к проститутке как к проститутке; совсем другое – отнестись так к невинной, хорошо воспитанной девушке. Воспоминание о Розе стало для меня постыдным. Я понимал, что продолжение наших отношений было бы верхом глупости, и надеялся, что она не очень расстроится, если я не напишу ей, я убеждал себя, что должен быть жестоким, чтобы остаться добрым. И для нее, и для