Ричард Длинные Руки – ярл. Гай Юлий Орловский

пора осмотреться, как вдруг скорость начала спадать. Дорога, что раньше уходила и уходила в бесконечность, далеко впереди упирается в стену. А слева в стене наискось чернеет неширокая щель.

      Пес тут же помчался ее исследовать, Зайчик повернул голову и взглянул на меня с вопросом в коричневых глазах.

      – Ничего другого не остается, – ответил я. – Другого пути просто нет.

      По отвесной или почти отвесной стене поднимаются только так: по вырубленной в скальном массиве дорожке под углом почти в сорок пять градусов, потом разворот на площадке и в обратном направлении тоже наверх под тем же углом, словно пешком с этажа на этаж по лестничным маршам.

      Тропка узкая, при ходьбе прижимаемся к стене. И все равно гранитный край, за которым бездна, в полушаге. Я покинул седло заранее, не могу, когда нога в стремени висит над пропастью, да и Зайчику проще.

      Со стороны эта дорожка наверх, выдолбленная в неведомые времена, выглядит ровным зигзагом, перечертившим стену снизу вверх. А если отодвинуться на пару десятков миль, то, наверное, это выглядит красиво, однако каково муравьям карабкаться по такой бесконечной лестнице!

      Пес бежит впереди, садится на повороте, где подниматься в противоположную сторону, и смотрит сверху с насмешкой, но уже после первых пяти пролетов высунул язык, стал дышать тяжело, надсадно, с хрипами, а после десятого поплелся сзади.

      От недостатка воздуха я останавливался через каждые сто шагов и жадно хватал широко распахнутой, как у жабы, пастью разреженный воздух. Стена поднимается циклопическая, от нее веет доисторическими временами, она должна бы одряхлеть еще во времена динозавров, а к приходу млекопитающих стать ростом с Гималаи, а то и вовсе какие-нибудь мелкие Альпы, но эта уцелела, победно упирается в небо, а там голубизна уже перетекла в густую синеву, та – в лиловость, зажглись первые звезды.

      Страх и безнадежность сковали тело больше, чем усталость. Мы останавливаемся отдыхать уже через каждые двадцать шагов подъема, я посматривал наверх и понимал, что вершина Большого Хребта уже в космосе. В смысле в тех разреженных слоях атмосферы, где летчики не обходятся без кислородных аппаратов.

      Пес скулит и неотрывно смотрит обвиняющими глазами: ты же человек, ты бог, ты сильный и мудрый, спасай нас, ты все можешь, ты вожак, мы тебе доверились… Зайчик прижался боком к стене, я впервые вижу его изнуренным.

      – Не знаю, – прохрипел я, – но как-то Валленштейн прибыл на турнир? Не один… с командой.

      И снова подъем. И еще пролет. И еще. Сверху блеснул странный луч, похожий на лазерный. Я с великим трудом поднял чугунную голову, в затылке болезненно заныло. В безумной выси встопорщенный гребень горного дракона пробило искоркой, будто прямо в скальном массиве зажглось крохотное солнце, остро кольнуло в глаз и тут же исчезло.

      Встревоженный, я заставил себя всматриваться напряженнее, ощутил знакомое головокружение, зато каменная стена приблизилась, разрослась. Я ахнул, ноги превратились в воду. Каменная стена, что упирается в фиолетовое небо, прорезана, как упавшим с неба лазерным