Пять ложек эликсира. Аркадий и Борис Стругацкие

За что я его и люблю. Тут же, понимаешь, на подоконнике пристроится – и готово: «По реке плывет топор с острова Колгуева…» Или еще что-нибудь в этом роде.

      Феликс спохватывается.

      – Ч-черт! Надо же позвонить, узнать, как он там…

      – Где? – кричит редактор уже вслед убегающему Феликсу.

      В вестибюле ресторана Феликс звонит на квартиру Курдюкова.

      – Зоечка, это я, Феликс… Ну, как там Костя вообще?

      – Ой, как хорошо, что вы позвонили, Феликс! Я только что от него! Только-только вошла, пальто еще не снимала… Вы знаете, он очень просит, чтобы вы к нему зашли…

      – Обязательно. А как же… А как он вообще?

      – Да все обошлось, слава богу. Но он очень просит, чтоб вы пришли. Только об этом и говорит.

      – Да? Н-ну… Завтра, наверное. Ближе к вечеру…

      – Нет! Он просит, чтобы обязательно сегодня! Он мне просто приказал: позвонит Феликс Александрович – скажи ему, чтобы пришел обязательно, сегодня же.

      – Сегодня? Хм… – мямлит Феликс. – Сегодня-то я никак… Тут у меня Анатолий Сократыч сидит.

      Зоя не слушает его.

      – А если не позвонит, говорит, – продолжает она, – то найди его, говорит, где хочешь. Хоть весь город объезди. Что-то у него к вам очень важное, Феликс… И важное, и срочное…

      – Ах, черт, как неудобно получается!..

      – Феликс, миленький, вы поймите, он сам не свой… Ну забегите вы к нему сегодня, ну хоть на десять минут!

      – Ну ладно, ну хорошо, что ж делать…

      Феликс вешает трубку. Беззвучно и энергично шевелит губами. На физиономии его явственно изображен бунт.

      Когда Феликс входит в палату, Курдюков сидит на койке и с отвращением поедает манную кашу из жестяной тарелки. Он весь в больничном, но выглядит в общем неплохо. За умирающего его принять невозможно. Палата на шесть коек, у окна лежит кто-то с капельницей, а больше никого нет – все ушли на телевизор смотреть футбол.

      Увидевши Феликса, Курдюков живо вскакивает и так яро к нему бросается, что Феликс даже шарахается от неожиданности. Курдюков хватает его за руку и принимается пожимать и трясти, трясти и пожимать, и при этом говорит как заведенный, почему-то все время оглядываясь на тело с капельницей и не давая Феликсу сказать ни слова:

      – Старик! Ты себе представить не можешь, что тут со мной было! Это же десять кругов ада, клянусь тебе всем святым! Сначала меня рвало, потом меня судороги били, потом меня несло, да как! Стены содрогались! Тридцать три струи, не считая мелких брызг! Страшное дело! Но и они тоже времени не теряли… Представляешь, понабежали со всех сторон, с трубками, с наконечниками, с клистирами наперевес, все в белом, жуткое зрелище, шестеро меня держат, шестеро промывают, шестеро в очереди стоят…

      Он все оглядывается и, наступая на ноги, теснит Феликса к дверям.

      – Да что ты все пихаешься? – спрашивает Феликс, уже оказавшись в коридоре.

      – Давай, старик, пойдем присядем… Вон там у них скамеечка под пальмой…

      Они усаживаются на скамеечку под пальмой. В коридоре