Девочки мои. Юлия Лавряшина

на нее в радостном нетерпении. Наташи Лукьянцевой среди них не было. Куснув губу, Сима решилась на признание:

      – Сегодня у нас должна была появиться Геля. Мне показалось, что я нашла девочку… Очевидно, я была недостаточно убедительна. Наверное, следовало больше рассказать ей о Геле.

      – Нужно было показать.

      У Симы даже шею прострелило – так резко она обернулась:

      – Что ты здесь делаешь?

      Махнув тонкой загорелой рукой в ответ на приветственные возгласы («Вот бестолочи! Радуются ей!» – скрипнула зубами Сима), Ангелина прошла к сцене и поднялась на нее так уверенно, будто имела на это право. И с вызовом улыбнулась режиссеру:

      – Нужно было сыграть ей одну сцену. Ту самую…

      Не только Сима, но и все остальные сразу поняли, что речь идет о том эпизоде, когда изнасилованная отцом Геля пытается сказать об этом матери, но не может решиться: стоит ли? Родители всегда были так нежны друг с другом… И если бы Геля не примерила прозрачный пеньюар матери – просто из девчоночьего любопытства, перед зеркалом повертеться! – и не побежала бы прямо в нем открыть дверь, ничего бы и не было. Отец так и сказал: «Сама напросилась». И Геля мечется между стыдом за себя и отвращением к отцу, и жалостью к матери, и невозможностью так жить дальше. Как можно просто принять случившееся и сделать вид, будто она – прежняя?! Тяжелая и пронзительная сцена.

      – Я встретила Наташу на улице. Я не могла…

      Сима не договорила. Могла. Конечно, могла. Нужно было затащить девочку в какую-нибудь подворотню, за старый сарай, каких множество в Березняках, и показать ей Гелины смятение и боль. Может быть, она прочувствовала бы их, как свои… Кто знает, какая там у нее семья?

      – Если вам нужна именно эта девочка, ее легко найти через городской телефонный справочник в любом компьютере.

      «При ребятах все-таки «вы», – отметила Сима с облегчением. – И то хорошо…»

      – Может быть, мне только померещилась в ней Геля, – сказала она в благодарность.

      Лицо Ангелины расцвело удовольствием, затуманившим ее разум. Решив, что шаг навстречу сделан с обеих сторон, она умоляюще проговорила, обращаясь к Симе, но заглядывая в глаза каждому:

      – А если все-таки мне сыграть Гелю? Это же была моя роль, вы же знаете!

      – Нам пора начинать репетицию, – сухо ответила Сима. – Прошу посторонних покинуть зал.

      Просительная улыбка еще несколько мгновений дрожала на нежных губах, потом сползла, потянув уголки вниз. Со сцены Ангелина спустилась так неуклюже, будто у нее сковало все мышцы. Мимо режиссера она прошла, не подняв головы, не обожгла напоследок взглядом, и как раз это заставило Симу сжаться от жалости: «Вот же она – изнасилованная Геля! Живая. Что еще надо?! Кто сможет так разом утратить природную грацию и превратиться в сплошную неловкость? Разве я знала, что она может так некрасиво двигаться? Что я вообще о ней знаю?»

      – Ангелина, подожди! – вырвалось у нее.

      Человек искусства опять взял в ней верх над обиженным человеком.