Девочки мои. Юлия Лавряшина

об Ангелине. – Давай обсудим это потом. Поговори с нашей Гелей, она там уже с ума сходит, наверное.

      Он вдруг посмотрел на нее очень внимательно:

      – Гелина судьба могла сложиться по-другому, как тебе кажется?

      – Если б ее не изнасиловали? Тогда в ее жизни не было бы ничего интересного. Для театра, я имею в виду. Вся пьеса вырастает из поступка отца. Как это ни чудовищно звучит…

      – Слава злодеям?

      Неожиданный оскал мало походил на его обычную улыбку. Симе стало не по себе. Особенно, когда Лев добавил:

      – Мы с тобой – стервятники. Слетаемся на запах беды и радуемся, что пролилась кровь.

      – Ты говоришь об утрате Гелей невинности? Больше ничьей крови в твоей пьесе нет.

      – Вот это и плохо…

      Кажется, он произнес именно это. Или Симе почудилось? О чем это он?

      – Что случилось с настоящей Гелей? Кем она приходилось тебе?

      Его обычно живое, подвижное лицо разом превратилась в холодную маску:

      – Этот персонаж не имеет прототипа, что ты выдумываешь?

      – Но ведь ты говорил…

      – Мало ли что я говорил!

      – Ах, даже так! – Она вскочила, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить его. – Собственно, я это знала. Писателя несет, когда он имеет дело со словами. Поступков не дождешься! Зато слов – целый воз и маленькая тележка!

      «Не кричать, не кричать! – попыталась она удержать себя. – Иначе он сразу догадается, как же мне больно…»

      Будто разбуженный, Лев слушал ее, все больше становясь самим собой.

      – Ты права, – наконец сказал он. – Мы подменяем словами все: поступки, которые никогда уже не совершим, саму жизнь…

      – Это твоя работа, – испугавшись того, как легко он сдался, проговорила Сима умоляюще.

      Он шмыгнул носом, как еще не до конца утешившийся ребенок, и она вдруг не удержалась – погладила его по голове. Это произошло впервые, и Лев вопросительно приподнял брови:

      – Тебе жаль меня?

      За секунду до его вопроса Сима и не думала о жалости, так – подавший голос материнский инстинкт удовлетворила. Такого красивого и талантливого – за что жалеть? У нее сжалось сердце: «Жаль его. Конечно же! Эти самые красота и талант вытесняют его из общего ряда. Но вот – куда? В одиночество? В холодную пустоту, где изредка встречаются такие же избранные и шарахаются друг от друга в страхе… Многие ли решаются просто погладить его по голове? Но ведь хочется же этого, хочется! И ему, и мне…»

      Лев прижался лицом к ее летней майке, с шумом втянул запах и чуть слышно хрипло застонал. Наклонившись, она прошептала:

      – Что ты? Что тебя мучает?

      Он затих, потом отрывисто произнес:

      – Я. Только я сам.

      – И тебе не удается от этого избавиться?

      – От чего – этого? От себя? Избавиться от себя можно только одним способом…

      – Нет! – Сима прижала его голову так крепко, что, наверное, причинила ему боль.

      Ей внезапно открылось: Лев не рисуется – он действительно обдумывал такую возможность освобождения. Почему? Что гнетет его настолько сильно – вдохнуть трудно? Она заговорила торопливо, не совсем уверенная