Фаина Раневская: «Судьба – шлюха». Дмитрий Щеглов

первый раз я увидела его в доме какой-то очень странной музыкально-театральной школы. Народу было множество. Все пили чай и ели бутерброды. Маяковский стоял и молча наблюдал странное это сборище. Был в куртке и полосатых брюках. Мне он показался очень красивым. Я стала около него вертеться, старалась попасть ему на глаза. Заметив меня, он попросил дать ему чаю. Взяв стакан, он поблагодарил и отвернулся. Я обиделась, – мне хотелось с ним поговорить, чтобы потом хвастаться этим знакомым. Он уже был в большой моде. Им восхищались и его ругали. (1914 г.)

* * *

      Первый толчок к тому, чтобы написать себе роль, дал мне Б. Ив. Пясецкий – очень хороший актер, милый, добрейший человек.

      …Он попросил меня сыграть в пьесе, которую он ставил, когда я работала в руководимом им театре в Сталинграде, – и тут же уведомил меня, что роли никакой нет – название пьесы я позабыла, – их было множество, похожих одна на другую. «Но ведь роли-то нет для меня, что же я буду играть?» – «А это не важно, мне надо, чтоб вы играли. Сыграйте, пожалуйста». Ознакомившись с пьесой, я нашла место, куда без ущерба для пьесы я могла вклиниться в подходящую ситуацию. Бывшая барыня, ненавидящая советскую власть, делает на продажу пирожки. Мне показалось возможным приходить к этой барыне подкормиться и, чтобы расположить ее к себе, приносить ей самые свежие новости, вроде такой: «По городу летает аэроплан, в аэроплане сидят большевики и кидают сверху записки, в записках сказано: «Помогите, не знаем, что надо делать». Барыня сияла, зрители хохотали. А моя импровизированная гостья получала в награду пирожок. Когда же барыня вышла из комнаты, я придумала украсть будильник, спрятав его под пальто. Прощаясь с возвратившейся в комнату барыней, я услышала, как во мне неожиданно зазвонил будильник. Я сделала попытку заглушить звон будильника громким рассказом, в котором сообщила еще более интересные новости, я кричала как можно громче, на высоких тонах будильник меня заглушал, продолжал звонить, тогда я вынула его из-за пазухи и положила на то место, откуда его брала, и заплакала, долго плакала, стоя спиной к публике; зрители хлопали, я молча медленно уходила. Мне было очень дорого то, что во время звона будильника, моей растерянности и отчаянья зрители не смеялись. Добряк Пясецкий очень похвалил меня за выполнение замысла. В дальнейшем я бывала частным соавтором и режиссером многих моих ролей в современных пьесах – так было с «Законом чести», где с согласия Александра Штейна дописала свою роль, так было со «Штормом» Билль-Белоцерковского и с множеством ролей в кино.

* * *

      Мне повезло, я знала дорогого моему сердцу Константина Андреевича Тренева. Горжусь тем, что он относился ко мне дружески. В те далекие двадцатые годы он принес первую свою пьесу артистке Павле Леонтьевне Вульф, игравшей в местном театре в Симферополе. Артистке талантливейшей. К. А. смущался и всячески убеждал Павлу Леонтьевну в том, что пьеса его слаба и недостойна ее таланта. Такое необычное поведение меня пленило и очень позабавило. Он еще долго продолжал неодобрительно отзываться о своей пьесе, назвав ее «Грешницей». Дальнейшей судьбы пьесы не помню.

      В Москве К. А. читал нам и «Любовь Яровую». Не преувеличу, если назову эту пьесу гениальной. Мне посчастливилось в ней играть роль Дуньки. В Москве мы часто виделись, бывали в его семье, помню