Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное. Ольга Ерёмина

вследствие освобождения рук, теперь помогавших обработке пищи, была облегчена работа нижней челюсти, и таким образом височные части мозговой коробки испытывали меньшее давление жевательного аппарата. Для развития психических способностей человека в горном ландшафте открывался неограниченный простор, чтобы накапливать зрительные восприятия»[67].

      Иван гордился своим учителем. Это чувство помогало ему терпеть от него еженедельные субботние разносы: «На длинном лоскуте бумаги записаны были все “грехи”, совершённые Ефремовым за неделю. “Нагрубил”, “совершенно невежливо отвечал по телефону”, “проявил непростительную забывчивость”.

      Сотрудники музея посмеивались: опять старик исповедует беднягу Ефремова. Иногда уныние охватывало и самого Ивана Антоновича, – ну можно ли придираться к таким пустякам! Позже он понял, что щедрый, великодушный учёный старался вложить в него все необходимые качества, которыми владел сам и без которых нельзя было стать настоящим научным работником.

      Пётр Петрович, проводив взглядом обескураженного препаратора, усмехался, рвал на мелкие кусочки “список преступлений” и думал о том, что Ефремову надо предоставить побольше свободы, пусть ищет, борется с трудностями, рискует, принимает самостоятельные решения…»[68]

      Весной 1928 года Сушкин отпустил ученика в свободное плавание, вновь – в северные края. Отправились вместе с препаратором Фёдором Максимовичем Кузьминым. Предстояло не только продолжить раскопки на одном из местонахождений, но комплексно обследовать весь огромный район.

      Снова побывали на Ветлуге.

      «Искомая деревня» – Большая Слудка. Под высоким берегом по обширной долине петляла река, ещё не вошедшая после разлива в свои обычные берега, вились многочисленные старицы. Солнце блистало в тысяче водных зеркал. На крутых склонах местами ещё лежал снег, распускались ивы. Иван гордился тремя раскопами, каждый из которых был высотой едва ли не в два человеческих роста. Над обрывом он установил высокий флагшток, где развевалось алое полотнище.

      Затем, как и годом ранее, перебрались в село Зубовское, в шестидесяти километрах от Большой Слудки, богатое село с двумя церквями – каменной и деревянной, шатровой, стоящей почти на самом краю обрыва. Отражение её чётко прорисовывалось в почти неподвижных водах Ветлуги.

      В Зубовском Иван поселился в добротном доме с высоким подклетом, окна начинались только на уровне десятого венца. Гостеприимные хозяева были польщены, когда столичный гость предложил их сфотографировать. Бабка надела лучший цветастый сарафан, дед – чистую рубаху, хотя и остался в валенках. Однако волосы и бороду расчесал тщательно. А вот невестка и сын нарядились по-городскому: невестка в белом платье и кожаных ботиночках на шнуровке, сын в отглаженных брюках, лакированных туфлях, в рубашке, при галстуке, да ещё с булавкой. Вчетвером они чинно сели на лавку возле дома, под окна с нарядными наличниками, а чуть в стороне пристроились трое парней – родственников.

      Неизвестно,

67

Портенко Л.А. П. П. Сушкин как фаунист и зоогеограф // Орнитологический сборник. К 100-летию со дня рождения академика П.П. Сушкина. Труды Зоологического института АН СССР. Том XLVII. – Л., 1970. С. 29.

68

Брандис Е., Дмитревский Вл. Указ. соч. С. 24.