Что делать?. Николай Чернышевский

между собою, все больше хозяйкин сын со статским, а военный говорил мало. Марья Алексевна вслушивалась, разбирала почти каждое слово, да мало могла понять, потому что они говорили все по – французски. Слов пяток из их разговора она знала: belle, charmante, amour, bonheur [8] – да что толку в этих словах? Belle, charmante – Марья Алексевна и так уже давно слышит, что ее цыганка belle и charmante; amour – Марья Алексевна и сама видит, что он по уши врюхался в amour; а коли amour, то уж, разумеется, и bonheur, – что толку от этих слов? Но только что же, сватать-то скоро ли будет?

      – Верочка, ты неблагодарная, как есть неблагодарная, – шепчет Марья Алексевна дочери: – что рыло-то воротишь от них? Обидели они тебя, что вошли? Честь тебе, дуре, делают. А свадьба-то по – французски – марьяж, что ли, Верочка? А как жених с невестою, а венчаться как по – французски?

      Верочка сказала.

      – Нет, таких слов что-то не слышно… Вера, да ты мне, видно, слова-то не так сказала? Смотри у меня!

      – Нет, так: только этих слов вы от них не услышите. Поедемте, я не могу оставаться здесь дольше.

      – Что? что ты сказала, мерзавка? – глаза у Марьи Алексевны налились кровью.

      – Пойдемте. Делайте потом со мною, что хотите, а я не останусь. Я вам скажу после, почему. – Маменька, – это уж было сказано вслух: – у меня очень разболелась голова: Я не могу сидеть здесь. Прошу вас!

      Верочка встала.

      Кавалеры засуетились.

      – Это пройдет, Верочка, – строго, но чинно сказала Марья Алексевна; – походи по коридору с Михайлом Иванычем, и пройдет голова.

      – Нет, не пройдет: я чувствую себя очень дурно. Скорее, маменька.

      Кавалеры отворили дверь, хотели вести Верочку под руки, – отказалась, мерзкая девчонка! Сами подали салопы, сами пошли сажать в карету. Марья Алексевна гордо посматривала на лакеев: «Глядите, хамы, каковы кавалеры, – а вот этот моим зятем будет! Сама таких хамов заведу. А ты у меня ломайся, ломайся, мерзавка – я те поломаю!» – Но стой, стой, – что-то говорит зятек ее скверной девчонке, сажая мерзкую гордячку в карету? Sante – это, кажется, здоровье, savoir – узнаю, visite и по – нашему то же, permettez – прошу позволения. Не уменьшилась злоба Марьи Алексевны от этих слов, но надо принять их в соображение. Карета двинулась.

      – Что он тебе сказал, когда сажал?

      – Он сказал, что завтра поутру зайдет узнать о моем здоровье.

      – Не врешь, что завтра?

      Верочка молчала.

      – Счастлив твой бог! – однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы, – только раз, и то слегка. – Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор… не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать.

      – Я уж давно перестала плакать, вы знаете.

      – То-то же, да будь с ним поразговорчивее.

      – Да, я завтра буду с ним говорить.

      – То-то, пора за ум взяться. Побойся бога да пожалей мать, страмница!

      Прошло минут десять.

      – Верочка, ты

8

красивая, прелестная, любовь, счастье (франц.), – Ред.