Что делать?. Николай Чернышевский

очень усердно. Она хорошая швея.

      В комнату вошла служанка, молоденькая девушка.

      – Посмотрите, Маша, каково я шью? я уж почти кончила рукавчики, которые готовлю себе к вашей свадьбе.

      – Ах, да на них меньше узора, чем на тех, которые вы мне вышили!

      – Еще бы! Еще бы невеста не была наряднее всех на свадьбе!

      – А я принесла вам письмо, Вера Павловна.

      По лицу Веры Павловны пробежало недоумение, когда она стала распечатывать письмо: на конверте был штемпель городской почты. «Как же это? ведь он в Москве?» Она торопливо развернула письмо и побледнела; рука ее с письмом опустилась. «Нет, это не так, я не успела прочесть, в письме вовсе нет этого!» И она опять подняла руку с письмом. Все было делом двух секунд. Но в этот второй раз ее глаза долго, неподвижно смотрели на немногие строки письма, и эти светлые глаза тускнели, тускнели, письмо выпало из ослабевших рук на швейный столик, она закрыла лицо руками, зарыдала. «Что я наделала! Что я наделала!» – и опять рыданье.

      – Верочка, что с тобой? разве ты охотница плакать? когда ж это с тобой бывает? что ж это с тобой?

      Молодой человек быстрыми, но легкими, осторожными шагами вошел в комнату.

      – Прочти… оно на столе…

      Она уже не рыдала, но сидела неподвижно, едва дыша.

      Молодой человек взял письмо; и он побледнел, и у него задрожали руки, и он долго смотрел на письмо, хотя оно было не велико, всего-то слов десятка два:

      «Я смущал ваше спокойствие. Я схожу со сцены. Не жалейте; я так люблю вас обоих, что очень счастлив своею решимостью. Прощайте».

      Молодой человек долго стоял, потирая лоб, потом стал крутить усы, потом посмотрел на рукав своего пальто; наконец, он собрался с мыслями. Он сделал шаг вперед к молодой женщине, которая сидела по-прежнему неподвижно, едва дыша, будто в летаргии. Он взял ее руку:

      – Верочка!

      Но лишь коснулась его рука ее руки, она вскочила с криком ужаса, как поднятая электрическим ударом, стремительно отшатнулась от молодого человека, судорожно оттолкнула его:

      – Прочь! Не прикасайся ко мне! Ты в крови! На тебе его кровь! Я не могу видеть тебя! я уйду от тебя! Я уйду! отойди от меня! – И она отталкивала, все отталкивала пустой воздух и вдруг пошатнулась, упала в кресло, закрыла лицо руками.

      – И на мне его кровь! На мне! Ты не виноват – я одна… я одна! Что я наделала! Что я наделала!

      Она задыхалась от рыдания.

      – Верочка, – тихо и робко сказал он: – друг мой…

      Она тяжело перевела дух и спокойным и все еще дрожащим голосом проговорила, едва могла проговорить:

      – Милый мой, оставь теперь меня! Через час войди опять, – я буду уже спокойна. Дай мне воды и уйди.

      Он повиновался молча. Вошел в свою комнату, сел опять за свой письменный стол, у которого сидел такой спокойный, такой довольный за четверть часа перед тем, взял опять перо… «В такие-то минуты и надобно уметь владеть собою; у меня есть воля, – и все пройдет… пройдет»… А перо, без его ведома, писало среди какой-то статьи: «перенесет ли? – ужасно, – счастье погибло»…

      – Милый мой! я готова, поговорим! –