Укрощение красного коня. Юлия Яковлева

одарила его убийственным взглядом.

      – Это наш инструктор. Товарищ Штиглиц. Энтузиаст, преданный делу, – отчетливо произнесла она голосом, от которого ложились на брюхо немецкие овчарки и беспородные пустобрехи, по дурости купленные на государственную валюту.

      Зайцев не стал донимать ее вопросами, не тем ли Штиглицам он родственник, Штиглицам-миллионерам и баронам? Вернее, бывшим миллионерам и баронам, бывшим владельцам бывшего дворца в Соляном переулке, ныне здания художественного училища.

      Губы товарища Кошкиной сжались в ниточку. Ясно: тем самым.

      Зайцев забрал лежавший перед ней список. Убрал за отворот пиджака. Он чувствовал, как в детской игре в горячо и холодно: тепло, тепло. Хвостик поводка, который вел к Алексею Александровичу, явно торчал здесь. Одна из синих фамилий. Что ж, найдем этот хвостик – потянем.

      Он поблагодарил товарища Кошкину со всей возможной сердечностью.

      Зайцев хлюпал по жиже, чувствуя, как спину напекает солнцем.

      – Гр-р-па! – па!

      Он чуть не взвился на месте. Лохматая собачонка скалилась, норовила тяпнуть за икру. А поделать ничего не могла – цепь.

      – Гр-р-р-па! – па!

      Зайцев ухмыльнулся. Таких волкодавов тренируют, а на цепи – черт знает что, скамейка для ног. С опозданием заметил, что ощутил удар гадливого ужаса, когда шавка залаяла. Ужас прошел. Гадливость – нет.

      Он не успел в этом разобраться. Позади стукнула фрамуга, и голос Кошкиной громко позвал:

      – Товарищ Зайцев!

      – Гр-р-р, – не унималось около будки, где-то под ногами. Позванивала цепь.

      Он обернулся.

      – Вас к телефону, – неестественно пискляво сообщила Кошкина.

      Что еще за фокус? Может, о чем-то подумала, передумала и теперь решилась поговорить с глазу на глаз? О чем?

      Он зачавкал по грязи обратно. Ботинки уже отяжелели от глины.

      К его удивлению, черная трубка действительно лежала на столе. Кошкина сделала в ее сторону знак бровями. Демонстративно отошла, мол, не слушаю. Сняла с вешалки и принялась натягивать толстую ватную куртку. Куртка была продрана в нескольких местах, торчала грязноватая вата. Не хотелось воображать зубы, которые это сделали.

      Зайцев остановился с трубкой в руке. Вспомнил шумное звериное дыхание, легкий бег к реке – за ним. Ощущение бьющегося животного в руках. Ледяные объятия реки, еще не сбросившей лед. Серебряные пузыри изо рта.

      Кошкина ответила вопросительным взглядом на его слишком долгий.

      Зайцев отвернулся, поднес трубку к уху.

      – Зайцев. Слушаю.

      Он на миг понял, что готов был услышать голос Алексея Александровича.

      Ухо защекотал тенорок Крачкина.

      – Вася? Хорошо, что застали тебя.

      – Я уже еду.

      – Пряник разбился, – гробовым тоном произнес Крачкин. И умолк.

      – Какой Пряник? – Молчание. – Ты что, пьяный? – попробовал пошутить Зайцев. Но от молчания в трубке веяло чем-то настоящим.

      – Поезжай прямо на Семеновский ипподром, – быстро