Танцующая на ветру. Наталия Терентьева

в Интернете? «Улыбнитесь, прежде чем спрашивать человека о чем-то. Если хотите спросить о чем-то очень важном, убедитесь, что человек на вас смотрит…»

      Прошло то время, когда я была уверена в себе, в том, что я все делаю правильно. Наверно, так мне казалось, пока я была в детском доме. Я знала, что я «НЕ»: не курю, не пью, не прячусь в подсобке с Веселухиным, не обжимаюсь с ним напоказ во дворе, не пользуюсь явным расположением Виктора Сергеевича, не ночую у него в его замечательной холостяцкой квартире, где большой черный шкаф, откидываясь, мгновенно превращается в огромную кровать…

      А теперь всё стало как-то гораздо сложнее. Раньше я могла уйти к себе в детский дом, там была маленькая Люба, любившая меня без рассуждений, там была моя кровать, окно, в которое я смотрела, когда просыпалась раньше всех, там был двор, дядя Гриша, его собаки…

      В комнату вошел белый пушистый кот с рыжими подпалинами, сел как статуэтка. И стал смотреть на нас ярко-оранжевыми глазами. Я вспомнила этого кота, он ходил по тропинкам в Машином саду, тогда была осень, и он, чтобы не замочить лапки, аккуратно переступал через влажные листья клена.

      – Цезарь! – улыбнулась Маша. – Красивый, правда? Мы его на рынке купили. За пятьдесят рублей. Помнишь, где вы тогда с Пашей грибы продавали?

      Я видела, как Машина мама сжала губы. Я хотела сказать ей, что она не того боится. И что от меня вреда Маше не будет никакого. Даже наоборот. Но как это сказать?

      Я присела на корточки к коту и протянула руку. Он отвел голову и прошипел.

      – Не трогай его, не дается, – засмеялась Маша. – Как будто и не на рынке его взяли, а на выставке элитных кошек. Просто царь. Я его Васькой сначала назвала, но какой он Васька. Да, Цезарь?

      Я смотрела на Машиного кота. Как же я хотела бы иметь кота. Или собаку. Когда у меня будет своя квартира или хотя бы комната, я обязательно заведу себе кого-то. Или даже двоих. Мне мама обещала купить собаку на двенадцать лет. Не знаю, почему именно на двенадцать. Но когда мне исполнилось двенадцать лет, мамы уже два года как не было на свете.

      Я посмотрела на Машину маму. Я ее понимаю. Мне тоже было плохо, когда умерла мама. Хотя я была в четыре раза младше Машиной мамы.

      – Сначала очень трудно, – сказала я. – А потом будет легче. Только на кладбище плохо бывает. Но я редко езжу, потому что кладбище в Москве.

      Машина мама медленно подняла на меня глаза, обведенные коричневыми кругами.

      – Ты что? – тихо спросила она. – Ты вообще, что ли, не понимаешь, о чем можно говорить, о чем нельзя? Маша, зачем ты опять ее привела? Я тебе разве в тот раз не все сказала о ней?

      Я встала. Кажется, я что-то не то сейчас сказала. Но я же искренне, от души хотела с ней поговорить. Иногда это оборачивается совсем противоположным.

      – Спасибо, что вы мне тогда в больницу деньги прислали, год назад, – сказала я, чтобы как-то повернуть разговор.

      Машина мама посмотрела на меня, потом на Машу.

      – Сколько? – спросила она Машу.

      – Полторы тысячи, – с небольшой заминкой