В поисках чаши Грааля в Крыму. Владлен Авинда

сострадания у турецких захватчиков, это были не люди, а кровожадные шакалы с бешеной пеной на клыках в человеческом обличие. И кара божья не настигает злодеев земли, но отвращенье заслужил их род. Никто из них не безумел от видений страшных, от адской боли корчащихся в агонии огненных пыток детей и женщин.

      Мужайтесь люди, принимая зверскую смерть! А где же рок святой спасения? И смысла нет в мольбе! Никкола сквозь пламя и дым появился в сгоревших дверях со вздувшимися пузырями обожженной кожи и с презрением плюнул в сторону восседающего на мягких подушках на раскинутом и расшитом атласном ковре расплывшегося от жировых складок великого визиря Кедых Ахмад-паши, наблюдавшего и наслаждавшегося страшной экзекуцией над захваченными пленниками. То ли налетевший ветер или метнувшаяся сквозная струя донесла сгусток крови до оскала хохочущего зверя и залил выпученный глаз мокрой местью. А рукой Никкола бросил кусок свиного пятака, вырезанный из морды погибшего животного, и угодил точно во второй глаз.

      – Разорвать ему рот и четвертовать! – приказал наместник Аллаха на побеждённой земле, вытирая шелковым платком кровавые «пули», ослепившие густым и красным туманом его заплывшие жирные глаза. Слуги тут же схватили и выволокли Никколу из храма, раскаленными щипцами разорвали ему обожженные губы, но он уже не чувствовал боли, лишь нежность прощального поцелуя сгоревшей жены Франчески жила у него на почерневших и взбухших устах. Но не сдавался храбрый арбалетчик и моряк Черного моря, и выполнил свою мечту стать героем, он изловчился и выхватил из колчана конвоира стрелу и опять прицельно метнул её прямо в мясистый нос визиря, взвывшего от боли. Ах, жаль, что Франческа не видела подвиг мужа. Его четвертовали и заодно с ним неловкого и неуклюжего конвоира. Погибаем мы от мучений, но поцелуи любовных встреч и страданий возносятся легким дыханием в белоснежные облака, что медленно текут над вечностью…

      В нынешнем июне, в день падения Солдайи, я пришел почтить память моих крымских земляков, погибших в ту ужасную ночь в пылающем храме.

      Ровно в полночь я ослеплённый застыл среди замшелых стен и башен. Но вот взошла луна, и в мистическом фосфорическом свете я вдруг увидел Творца – седого исполина с вавилонской бородой, в сандалиях на босу ногу, в белой хламиде, гуляющего по горбатой территории крепости. Фигурой грузной и объёмной, но легко и умело ступал среди полынных трав и лишайниковых скал. Лицо его было виноватым, и он будто искал прощения среди вросших в землю могучих башен и зубчатых толстых стен. Меланхолическая тишина, где оставляя беззвучный след, скользили летучие мыши с прозрачными перепончатыми крыльями. Что привело Творца в эту глухомань? Я не мог найти ответа. Но вот он подошёл к капелле и поклонился тёмному зданию, едва очерченному лунным лучом, где призрачно серебрились гербы на мраморных порталах. Будто сняв с души мучившие его томление, досаду и глубокую боль, он стал ступать к Девичьей башне, потом небрежно перебрался на подплывшее облако и ушел в небо,