Мутные слезы тафгаев. Петр Альшевский

выпив рюмку водки, зажевал пагубные ощущения долькой лимона – у него спросили: «Что же ты, мудак, на пол плюешься?», и Станислав Зинявин сорвался на гортанный крик: «А какого лешего вы мне лимон с косточками подсунули?!».

      Косточки он и сплевывал. У него не было женщин, которые бы работали на текстильных комбинатах и душевно изнывали от хэви-металла; Станислав бы пил слабую голубичную настойку, если бы не время – он неплавно перешел в следующий век. При государственной думе вряд ли будет создан комитет, регламентирующий позы изображаемых на иконах светочей – это уже никого не волнует, и жутко подумать, что же станет актуальным, когда на обращенном к востоку приделе разложат исчерпывающую карту загробного мира и в заваленном засохшими куличами притворе устроят ночлежку для сбежавших из зоопарка пингвинов.

      – Человек, как зажженная сигарета, – собирая после проигранной партии шары, заметил Зинявин, – сверху огонь, голова, но по мере горения появляется все больше пепла. На месте головы: в ней еще что-то горит, но процесс необратим.

      – Большинство людей, – сказал Редин, – с головы начинают гаснуть. Если только у них не голова крокодила… а тело льва. Я бы не включил в этот список только служителей культа.

      – Голова крокодила? – не скрывая своего праздного интереса, спросил Зинявин. – Это откуда?

      – Один из сценариев Страшного суда. Кажется, с египетскими корнями – на одной чаше весов твое сердце, на другой чье-то перо, и когда что-то чего-то перевесит, тебя тащит в преисподнюю данный урод. С телом льва, как у сфинкса, и с головой крокодила. Между прочим, Стас, ты не обращал внимания, что у тебя на рубашке большое пятно?

      – Обращал.

      – ….

      – Это курица, – пояснил Зинявин.

      – Плюнула?

      – Я плевался не в силу безнадежной испорченности моей натуры, а из-за лимона, – сухо ответил Зинявин, уловив в вопросе Редин неприемлемую для себя интонацию. – Куда мне его косточки девать? Не в свои же дупла языком утрамбовывать? Я же не дубина… А курица в меня не плевалась. Что ты, Редин! Нет, не плевала – если и было, то я об этом ни сном, ни духом. Но когда я ехал к тебе с рыбалки, в меня из проезжающей машины бросили обглоданной куриной ногой. И я видел, кто.

      – Какой-нибудь братушка? – осведомился Редин.

      – Батюшка. Я его неплохо разглядел – он в прошлый вторник благословлял меня в том храме, что на Полянке. Мы с ним тогда еще поспорили по поводу служебной просфоры для проскомидии – я предложил ему некоторые добавления в ее состав, чтобы было удобней вырезать агнца, а он ответил мне, как какой-то дзэнский мастер: «За окном дожди, на стекле паук». Ну, а сегодня он попал в меня обглоданной куриной ногой: не целился, конечно, но рубашку испортил. Гад, конечно…

      – Конечно, – усмехнулся Редин.

      – Рядом с ним сидела грудастая блондинка.

      Женщине мало одного мужчины, мужчине много даже одной женщины; в бесконечных мифах об Исиде и Осирисе – в тех из них, где их матерью считается небесная