Из пережитого. Том 2. Никита Гиляров-Платонов

латинисты», – подумал я.

      Раскрыл профессор другую страницу; снова заставил перевести. Снова я перевел безошибочно.

      – А какой это размер?

      Я хотя в просодии и не был силен, однако ответил опять без ошибки и был отпущен на место.

      День прошел или два затем, не помню опять. Занимались латинским языком; переводили книжку «Selectae historiae»[3]. Переводит упомянутый Страхов. Страницу перевел. Выслушав перевод, обращается к переводившему профессор:

      – А о чем это переводили? Скажи наизусть; повтори наизусть место, которое ты перевел.

      Страхов затруднился, замялся.

      – Гиляров!

      Я встаю.

      – Можешь наизусть повторить переведенное сейчас?

      Я повторил, может быть, и не буквально, и даже вернее всего, что не буквально, потому что профессор бы так не поразился. Я ответил, должно быть, свободно, с переменой некоторых выражений на другие, но с сохранением стиля и без пропусков.

      Должно быть, однако, все-таки усомнился профессор. Сидел я далеко. Может быть, думал он, подсказывали или искоса я заглядывал в книгу. Вызывает меня к столу, книгу в руки. Читаю и перевожу.

      – Дальше. Читаю и перевожу.

      – Дальше. Иду дальше.

      – Закрой книгу. Закрываю.

      – Скажи наизусть, что переводил. Повторяю безукоризненно.

      Развертывается книга в другом месте. Снова требование перевода, и на этот раз страницы три или четыре уже. Я предугадываю, что должно последовать, и тем внимательнее слежу за переводимым.

      Книга у меня взята.

      – Скажи наизусть; повтори.

      Повторяю столь же безошибочно, как и прежде. Профессор возвышает голос и, обращаясь ко всему классу, произносит, указывая головой на меня:

      – Уважайте его.

      Предоставляю читателю судить о впечатлении, произведенном на меня этим громогласным воззванием, этим неожиданным и, вероятно, даже небывалым в этих стенах превознесением ученика. Я не слышал земли под собою, когда в своем мухояровом сюртуке возвращался на место, отпущенный профессором. Невыразимое смущение чувствовал я, видя поднятые на меня всеми глаза при восклицании наставника.

      Еще день прошел, или два, или три, не помню. Дошла речь в риторике до периодов. Все периоды были для меня лапоть простой после прошлогодних упражнений. Даны профессором объяснения, более или менее обстоятельные, указаны примеры, выучены другие примеры по учебнику, и задано было первое сочинение – период простой на тему «Благочестие полезно». Растолковано.

      Период, да еще простой! Как-то даже стыдно руки марать такою безделицей. Передаю брату. Советуемся: что бы написать? Не период же простой. Я решил и брат одобрил написать «Разговор о пользе благочестия». Написал без труда; показал брату; брат поправил кое-где (более повычеркнул казавшееся ему лишним). Переписываю и подаю наутро, не уверенный еще, однако, что одобрительно посмотрят на мою вольность. Велено период, а я пишу разговор! Успокоивало

3

«Избранные истории» (лат.)