Новый дом. Леонид Соловьев

новый. Раскинув мозгами, Кузьма Андреевич прокопал переплет канавок и отвел воду.

      – Голова! – значительно сказали мужики, а председатель, для которого силосная башня имела, помимо практического значения, еще и символическое – как первый законченный объект его плана, изложенного в клеенчатой тетради, – записал Кузьме Андреевичу за этот подвиг сразу восемь трудодней.

      Чтобы выбить из рук Тимофея последний козырь, Кузьма Андреевич решил сделать свою избенку наихудшей в деревне, просто-напросто завалить ее. Но злоехидный Тимофей проник в его мысли и зорко оберегал избенку, каждую ночь проверял подпорки, забивал колья и даже выкрасил оконные рамы. Он хотел выкрасить весь фасад, но в его запасах, хранившихся еще с тех пор, когда ходил он на заработки по малярному делу, не нашлось охры, почему этот план и не был приведен в исполнение.

      Так и не удалось завалить избенку, хотя Кузьма Андреевич прибегал к разным хитростям.

      На собрании сидел он красный и гордый. Председатель долго перечислял его заслуги. Стенгазета, составленная комсомольцами, восхваляла Кузьму Андреевича и в прозе и в стихах. Заслуги были так велики и неоспоримы, что мужики заранее поздравляли его с новосельем.

      – Предлагаю, – сказал председатель (Кузьма Андреевич замер, скамейка будто качнулась под ним), – предлагаю ввести товарища Севастьянова в правление.

      – Давай! – загудели мужики и выбрали Кузьму Андреевича единогласно.

      – Следующий вопрос – о хрулинском доме, – начал председатель, роясь в своей засаленной лохматой папке.

      Собрание притихло; через головы мужиков тянул сизый махорочный дым.

      Мечты Кузьмы Андреевича рухнули. Председатель сказал, что районный исполком, заслушав его доклад и учитывая, с одной стороны, успехи колхоза в посевной кампании, а с другой стороны – отдаленность больницы, постановил открыть в колхозе амбулаторию, использовав для этого хрулинский дом.

      Мужики захлопали в ладоши. Собрание окончилось.

      Тимофей сказал:

      – Вот и зря горб мозолил.

      – А тебе спасибо, – язвительно ответил Кузьма Андреевич. – Поклон тебе низкий: поддержал ты мою избенку.

      – Для хорошего человека почему не постараться? Подпорку-то возверни березову.

      – Это моя подпорка.

      – Как твоя?

      – Эдак, – злорадно ответил Кузьма Андреевич. – Раз у моей избы, значит моя!

      И ушел.

      – Обождь, обождь! – кричал ему вслед Тимофей. – Моя жердь!

      Возвращался Кузьма Андреевич окольной дорогой, мимо хрулинского дома. На окнах и на двери белели тесовые перекресты.

      Кузьма Андреевич сердито подумал: «Эх, жизня! Верно, так и помрем в хибарке!»

      Около избы его поджидала старуха.

      – Кузьма, погоди!

      Щекоча его бороду своим теплым дыханием, она прошептала:

      – Я тут без тебя завалила стенку-то. Бревном подворотила. Ежели, мол, придут с собрания поглядеть…

      Ночью подул ветер, избенку продувало