Новый дом. Леонид Соловьев

фронта, щучий сын! Не хотят жить счетоводы в деревне, театров им здесь нет! Что тебе спонадобилось, Кузьма Андреевич?

      – Да вроде бы ничего. Проведать зашел. Как оно, здоровьишко-то?

      – Да ничего.

      – А я все зубами мучаюсь.

      – Ишь ты, – равнодушно сказал председатель, продолжая писать.

      По его небритой щеке, отливающей медью, ползла большая муха. Скривившись, он дул, пытаясь согнать ее.

      – Собрание-то когда? – спросил Кузьма Андреевич, зажмуриваясь от нестерпимой боли.

      – А что?

      – Надо бы… Всякое там. Вопросы.

      Помолчав, Кузьма Андреевич осторожно добавил:

      – Крыша опять же…

      – Какая еще крыша?

      – А на хрулинском доме. Порубил ее Хрулин…

      – Так что?

      – Чинить, мол, нужно.

      – Кого вселим, тот пусть и чинит.

      Колени Кузьмы Андреевича дрогнули. Он ответил не сразу, чтобы не выдать волнения:

      – То-то… Пусть уж новый хозяин чинит.

      – Безусловно.

      – Вот и я эдак же говорю мужикам, что безусловно, – ответил Кузьма Андреевич, с видом величайшего безразличия разглядывая потолок. – Опять же – кого вселять?

      – На собрании обсудим.

      – Во, во!.. Я эдак же говорю, – на обсуждение, мол, надо. Кто, значит, беднейший.

      – Беднейший, в работе наилучший, у кого жилье плохое, – сказал председатель.

      Муха слетела с его щеки, пересекла – золотая – солнечный столб, угодила с размаху в паутину и забилась с тонким, звенящим зудением.

      В окно, загораживая солнце, всунулся малахай Тимофея.

      – Гаврила, – обратился он к председателю, – хрулинску-то крышу будем чинить?

      – Вы что, сбесились с этой крышей! – закричал председатель и сердито швырнул ручку. – Спокою нет мне от вас!

      Тимофей заметил Кузьму Андреевича. Ехидная бороденка Тимофея дрогнула.

      – Чтой ты, Кузьма, ровно заячьи ноги заимел. Везде вперед поспеваешь.

      4

      – Тимофей цепляется, – сообщил Кузьма Андреевич старухе.

      Зуб расходился все злее. Правая сторона лица отнялась целиком.

      – Сходи к Кириллу, – сказала старуха. – Отдай ему рубль, хапуге. Третью ночь не спишь.

      Но Кузьме Андреевичу было жалко рубля. Старуха прогнала его почти силой. Он спустился по огородам. Внизу, прислонившись к ветлам, стояла хибарка Кирилла, вечерняя тень накрывала ее.

      Кузьма Андреевич постучал.

      – Войди с богом, – ответил старческий голос.

      Кирилл – божий человек, местный молельщик и знахарь, сидел на скамейке под образами. Костным лоском отблескивал его желтый сухой череп, по затылку бежала, точно привязанная к ушам, тонкая седая кайма.

      Он улыбнулся, сощурил бледные глаза, и все обличье его стало благостным, как икона.

      – А я все молюсь, – радостно сообщил он. – Я все молюсь. Садись, золотой, помолимся вместе.

      – Зуб вот, – мрачно ответил Кузьма Андреевич.

      Кирилл сочувственно заохал и проворно достал с божницы темный пузырек.

      – Из