Тайна гибели Анжелики. Мариэтта Чудакова

не всего. На голове и на лице он пушистый. И на хвосте тоже.

      И вот теперь этот невиданный в московских краях голый кот выгибал спину с обнаружившимися на короткой шерстке шикарными серебристо-серыми мраморными разводами, поднимал пушистый хвост трубой и только что не подмигивал, жмурясь всем своим пушистым лицом, желая спросить: «Ну и как я вам нравлюсь?».

      Лика вышла заплаканная.

      – Возьми, Женя.

      Она протянула исписанные листы бумаги, уже вложенные в прозрачный файл.

      – Сделай где-нибудь ксерокс, прежде чем отдашь. Пусть у меня копия будет. А то я без копирки писала, как-то не подумала – привыкла на компьютере. Ты веришь, что еще можно что-то сделать?

      – А ты веришь, что нельзя, да? – Лика казалась такой юной, что у Жени не повернулся язык называть ее на вы. – Значит, мы с тобой будем жить-поживать и добра наживать – а Олег пусть сидит в тюрьме? Станет там взрослым дядькой, потом стариком? Да?!

      У Лики снова закапали слезы. Она стала промокать их не бумажным платочком, на который все давно перешли, а маленьким изящным батистовым.

      Женя не стала ей говорить того, что само напрашивалось на язык: если бы тогда Лика сделала то, что сделала сейчас, – сегодня ей, скорей всего, не пришлось бы плакать. Не стала говорить, потому что знала – Лика и сама это понимает, потому и плачет.

      Впрочем, возможно, для Ликиных слез были и другие причины. На ее столике стояла маленькая, в тонкой рамке фотография красивого темноволосого молодого человека. Это был не Олег. И мы совсем не знаем того, что, возможно, хорошо представляла себе Лика, – как именно прореагирует этот появившийся за последние месяцы в ее жизни человек на ее откровенные показания относительно одного мартовского вечера.

      В этих показаниях помимо несомненного Олегова алиби была и еще одна важная деталь. Самым главным было упоминание о старой замызганной куртке, в которой был Олег в тот злополучный вечер. Женя считала, что еще есть шанс найти упомянутую Ликой записку Олега. Если бы речь шла о новой куртке – можно было бы, в сущности, и не ехать. Пока мы не можем, к сожалению, выразиться яснее, но обещаем, что постепенно все прояснится.

      Теперь оставалось добежать до телеграфа и дать несколько телеграмм (e-mail’а – или емелек, как предпочитали говорить Женины друзья и одноклассники, в тех домах, куда направлялись телеграммы, еще не было). Там же на почте – сделать ксерокс с Ликиных показаний. И позвонить с переговорного пункта – с домашнего телефона она звонить не хотела, чтобы потом, когда придут счета, не вести ненужных разговоров с родителями про звонки в разные города и поселки. А с мобильного звонить по межгороду дорого, да и тратить его деньги перед дальней дорогой, которая ей предстояла, было совсем ни к чему.

      Пока Женя сидела у Лики, на улице сильно похолодало. Прошел ливень, еще моросило, и резкий ветер обдавал холодными меленькими каплями лицо.

      Ближайшим было метро «Профсоюзная». На захлюзданном каменном полу в продувном переходе, в котором и на секунду трудно задержаться из-за пронизывающего ветра, белел затоптанный