Золото. Дмитрий Мамин-Сибиряк

старого Турку и сделал ему таинственный знак. Старик отвернулся, для видимости покопался и пошабашил.

      – Ты куда наклался? – спрашивал его Кишкин самым невинным образом.

      – А в Фотьянку, домой… Поясницу разломило, да и дело по домашности тоже есть, а здесь и без меня управятся.

      – Ну так возьми меня с собой: мне тоже надо на Фотьянку, – проговорил Кишкин, поднимаясь. – Прощайте, братцы…

      Дорога шла сначала бортом россыпи, а потом мелким лесом. Фотьянка залегла двумя сотнями своих почерневших избенок на низменном левом берегу Балчуговки, прижатой здесь Ульяновым кряжем. Кругом деревни рос сплошной лес – ни пашен, ни выгона. Издали Фотьянка производила невеселое впечатление, которое усиливалось вблизи. Старинная постройка сказывалась тем, что дома были расставлены как попало, как строились по лесным дебрям. К реке выдвигался песчаный мысок, и на нем красовался, конечно, кабак. Турка и Кишкин, по молчаливому соглашению, повернули прямо к нему. У кабацкого крыльца сидели те особенные люди, которые лучше кабака не находят места. Двое или трое узнали Кишкина и сняли рваные шапки.

      – Кабак подпираете, молодцы, чтобы не упал грешным делом? – пошутил Кишкин.

      Сидельцем на Фотьянке был молодой румяный парень Фрол. Кабак держал балчуговский Ермошка, а Фрол был уже от него. Кишкин присел на окно и спросил косушку водки. Турка как-то сразу ослабел при одном виде заветной посудины и взял налитый стакан дрожавшей рукой.

      – Будь здоров на сто годов, Евстратыч, – проговорил Турка, с жадностью опрокидывая стакан водки.

      – Давненько я здесь не бывал… – задумчиво ответил Кишкин, поглядывая на румяного сидельца. – Каково торгуешь, Фрол?

      – У нас не торговля, а кот наплакал, Андрон Евстратыч. Кому здесь и пить-то… Вот вода тронется, так тогда поправляться будем. С голого, что со святого, – немного возьмешь.

      – Дай-ка нам пожевать что-нибудь…

      Как политичный человек, Фрол подал закуску и отошел к другому концу стойки: он понимал, что Кишкину о чем-то нужно переговорить с Туркой.

      – Вот что, друг, – заговорил Кишкин, положив руку на плечо Турке, – кто из фотьянских стариков жив, которые работали при казне?.. Значит, сейчас после воли?

      – Есть живые, как же… – старался припомнить Турка. – Много перемерло, а есть и живые.

      – Мне штейгеров нужно, главное, а потом – кто в сторожах ходил.

      – Есть и такие: Никифор Луженый, Петр Васильич, Головешка, потом Лучок, Лекандра…

      – Вот и отлично! – обрадовался Кишкин. – Мне бы с ними надо со всеми переговорить.

      – Можно и это… А на что тебе, Андрон Евстратыч?

      – Дело есть… С первого тебя начну. Ежели, например, тебя будут допрашивать, покажешь все, как работал?

      – Да что показывать-то?

      – А что следователь будет спрашивать…

      Корявая рука Турки, тянувшаяся к налитому стакану, точно оборвалась. Одно имя следователя нагнало на него оторопь.

      – Да ты что испугался-то? – смеялся Кишкин. – Ведь не под суд