Капитан гренадерской роты. Всеволод Соловьев

назначить князя Черкасского.

      – Князя Черкасского? – изумленно отозвался Менгден. – Да ведь его отношения к Бирону всем, кажется, нам известны, и по этим отношениям его наказать следует, сослать, а не награждать таким образом.

      – Ну, с этим-то я не согласен! – сказал Миних. – Мало ли кто был в хороших отношениях с Бироном, потому что не быть с ним в хороших отношениях – значило губить себя. Нет, я стою на Черкасском, он такой человек, который никому не будет мешать, он будет на своем месте.

      Дальнейшая работа совершалась без перерыва, и скоро список наград был готов.

      С этим списком сын Миниха отправился к принцессе. Сам же фельдмаршал поручил ему сказать, что будет во дворце часа через два, так как совсем выбился из сил и должен вздремнуть немного.

      Он действительно было заснул, но тотчас же и опять проснулся в волнении.

      «Нет! Теперь не до сна, мне нужно быть там, нельзя терять ни минуты. Нельзя допускать, чтобы кто-нибудь воспользовался чем-либо без моей воли, чтобы кто-нибудь перебил или ослабил мое влияние на принцессу».

      Он вместо сна только освежил свою уставшую голову холодной водой, выпил рюмку вина и поехал вслед за сыном.

      Было уже около полудня. На улицах много народу. Сразу заметно необычайное движение, весть о ночном событии уже облетела город. Шли толки, расспросы; многие не верили. Толпы народа стягивались к дворцам, но их разгоняли, объявляя им, что нечего глазеть, что нет никакого парада, ни торжества.

      Многие послушно удалялись и шептали друг другу:

      – И то, уйдем-ка подобру-поздорову! Мало ли что болтают! Может, и точно ничего нет; может, сидит он там спокойно и в ус не дует! Так ведь как бы нам застенка не понюхать.

      Но находились и такие, что удалиться не были в силах; неудержимое любопытство, сознание чего-то важного, совершившегося тянуло их ко дворцам.

      Они пристально всматривались в каждую проезжающую карету. Скоро карет стало показываться довольно много, и все по направлению к Зимнему дворцу.

      – Ну, как же ничего нет, конечно, есть, – толковали люди. – Кабы ничего не было, так к Летнему, а не к Зимнему дворцу ехали бы.

      В одной из карет народ заметил цесаревну Елизавету.

      Она выглянула в открытое окошко кареты, прекрасное, только немного как будто бы бледное сегодня лицо ее было спокойно.

      Встречные люди снимали шапки, и она с доброй улыбкой кивала всем головою.

      Ее появление произвело немало толков. Были люди, которые, глядя на нее, говорили и думали:

      «Эх, матушка царевна, чай, ведь ты думала, что скоро к тебе все поедут на поклон, а сама на поклон опять едешь?»

      Но таких людей было очень мало. Многие, напротив, открыто выражали свою глубокую жалость к положению цесаревны.

      «Не ей бы ехать, – говорили они, – а к ней бы спешить всем поздравлять ее со вступлением на престол родительский, целовать ее золотую царскую ручку!»

      Но она была спокойна.

      Своей легкой, грациозной поступью вышла она из кареты у Зимнего дворца и прошла в покои Анны