Капитан гренадерской роты. Всеволод Соловьев

уже нечего было возражать ему, и она со слезами на глазах стала восхищаться его великодушием и смелостью.

      – Ну, хорошо, – сказала она на прощанье, – только, ради Бога, делайте поскорей. Если б вы знали, как я волнуюсь!..

      – Медлить не буду, – отвечал Миних, – да и нельзя мне медлить: мой Преображенский полк завтра сменится по караулам, тогда будет труднее.

      И вот он отправился обедать к Бирону и теперь чувствовал даже какое-то раздражающее наслаждение в том, что вот он сидит посреди них, со своей заветной тайной, которую не открыл никому, даже родному сыну, что они все смотрят на него как на своего человека…

      «Если б он знал, – думал Миних, поглядывая на регента, – если б он знал, что у меня в мыслях и что должно совершиться сегодня, он немедленно бы велел схватить меня, и я бы тогда не вырвался из когтей его. Но он не знает и не узнает».

      И фельдмаршал наслаждался все больше и больше.

      Обед шел довольно вяло. Хозяин был все сумрачен, а хозяйка и никогда не отличалась разговорчивостью и любезностью. Беседу поддерживал опять-таки Миних, постоянно шутивший с Гедвигой.

      Но вот одна фраза нежданно поразила Миниха и заставила его вздрогнуть.

      Левенвольде вдруг, ни с того ни с сего, обратился к нему и сказал:

      – А что, граф, я давно хотел спросить вас: во время ваших походов вы никогда ничего не предпринимали важного ночью?

      «Что это такое? – быстро мелькнуло в голове Миниха. – Что это значит? Неужели он знает что-нибудь? Неужели подозревает? Откуда же?.. Сегодня утром принцесса советовала мне обратиться к нему, а теперь вот он задает мне такой вопрос… Может быть, она с ним виделась! Может быть, что-нибудь сказала! Но, в таком случае, ведь это ужасно! Ведь он все может испортить!»

      А между тем нужно было ответить, нужно было совладать с собой и успокоиться, иначе Бирон заметит. Весь успех дела висит на волоске.

      Какое-нибудь неосторожное движение, ничтожное слово – и все пропало!

      Но Миних умел владеть собой. Через секунду его волнения как не бывало. Он спокойно взглянул на Левенвольде и отвечал:

      – Не помню, чтобы я когда-нибудь предпринимал что-либо чрезвычайное ночью, но мое правило – пользоваться всяким благоприятным случаем.

      Левенвольде замолчал, и разговор на том кончился.

      А мрачное настроение Бирона все продолжалось. Он встал из-за стола рассеянный и молчаливый. Он несколько раз не ответил на обращенные к нему вопросы: очевидно, совсем их не слышал!

      Это заметили все, даже его жена.

      – Что с вами? – обратилась она к нему.

      – Ничего! Мне что-то не по себе, – рассеянно ответил он.

      – В таком случае ведь нужно посоветоваться с доктором, – заметил Миних.

      – Нет, не нужно, я не болен, может быть, устал сегодня в манеже: много ездил!

      С этими словами Бирон направился в свои покои.

      Но он еще обернулся на пороге и сказал Миниху:

      – Приезжайте, граф, вечером: много дел скопляется, поговорить нужно.

      Миних сказал,