На Париж. Василий Авенариус

да все про гибель родной своей «великой армии».

      Как узнал, что мне требуется, – ни минуты не задумался.

      – Полишинелем, – говорит, – тебя обрядим; и просто, и потешно.

      – А по-нашему, – говорю, – и дешево, и сердито. На том и порешили. Мушерон в молодые годы у портного в подмастерьях служил; не токмо иглой владеет, а и кроить мастер. В два дня из меня такое чучело соорудил, что хоть в балаган: сзади горб, спереди горб, на макушке – белый колпак с красной кисточкой; из черной тафты полумаска, а из папки носище крючком наподобие птичьего клюва. Сам сержант мой, любуясь на дело рук своих, ухмыльнулся, а матушка, как увидела меня, так только отплюнулась и перекрестилась. Зато хохотунье Ирише, чай, немалое веселие доставлю.

      – А что, мосье Мушерон, – говорю, – мадемуазель Ирэн тоже к маскараду готовится?

      – Не до маскарада ей! – говорит.

      – Что так?

      – Да еще давеча мадемуазель Барб за ней посылала, а от нее ответ: простудилась, лежит, головы с подушки поднять не может.

      Жалко бедняжку! И без нее все как будто не то…

      Вот и вечер; стемнело. Обрядился я полишинелем. Тут бубенцы за воротами. Выбегаю на двор. В калитку уже входят приезжие – не двое, а трое, идут к заднему крыльцу. Я – за ними. В прихожей встречает Луша.

      – Сюда, господа, сюда!

      И провела нас в девичью. Там вся святочная компания дворовых уже в сборе: и поводырь с медведем, и журавль, и петух индейский, и баба-яга с помелом, и старик с пеньковой бородой в пеньковом парике, мукой посыпанном.

      Луша из девичьей их выпроваживает:

      – Идите же в гостиную, потешайте господ.

      Я остался с приезжими. Те снимают верхнее платье. Разодеты на загляденье: один боярином, другой опричником, а третья особа – женского пола – боярышней. Все трое в черных полумасках; но в боярине по фигуре я тотчас Шмелева признал. Подхожу с поклоном:

      – С приездом, Дмитрий Кириллыч!

      – А со мной не поздороваетесь? – говорит боярышня.

      Тут я и ее по голосу узнал.

      – Ирина Матвеевна! Так вы вовсе, значит, и больны не были?

      – Я никогда не болею. Дмитрий Кириллыч у нас же ведь остановился, чтобы Варвара Аристарховна не догадалась.

      – И наряд этот сами себе смастерили?

      – Куда уж мне! Не такая мастерица. Дмитрий Кириллыч из Петербурга привез, в театре напрокат взял; отсюда назад отошлет.

      Тут Луша вернулась:

      – Пожалуйте, господа!

      Раскрыла нам дверь в гостиную. На диване старики Тобухины восседают с моей матушкой; по сторонам в креслах – Варвара Аристарховна с братцем. Поводырь же, выведя на средину комнаты медведя (конюха Филатку в вывороченном наизнанку тулупе), разные штуки выделывать его заставляет:

      – А ну-ка, Мишенька, покажи господам, как малые ребята горох воруют… Как красные девицы белятся, румянятся и в зеркальце глядятся…

      Но музыкант дворовый, кучер Флегонт, окончания комедии не дождавшись, на гармонике «Как у наших да у ворот» заводит – и медведь в пляс пускается, на цепи поводыря за собою тащит, а за ними и вся компания