Рукопись. Филимон Грач

строений и могильные холмы без указания имён и дат, наводят ужас на моё осиротевшее сознание… Ведь это и есть моё одинокое детство? Я оглядываюсь кругом – никого… Только какой-то лысый дядька, моих лет примерно, согнувшись над грядкой, копается у себя в огороде…

      В нём я не сразу признал моего ровесника Кольку Майорова… С него свой взгляд переведя в сторону, я сразу увидел тот же самый полуповаленный плетень, клонившийся как и много лет назад, к узкой грунтовой дороге, что так и не удосужилась права быть покрытой хотя бы жиденьким асфальтовым покрытием… Теперь же я был вынужден шмыргать ещё и носом, поскольку не только вид зловонных ручейков с зелёной поросячьей мочой, неукротимо пробивавшихся на простор из-под чьих-то сараек, наводил на меня уныние, но и этот резкий, почти удушающий запах бил в нос… Здесь ничего не изменилось за пятьдесят лет… Н-и-че-го!

      В смысле декораций, в этом заколдованном месте под названием «детство» всё осталось почти тем же самым, только не было здесь больше нас, маленьких девочек и мальчиков! Не было песочниц с «городками», не было двухцветных резиновых мячиков, проколотых об гвоздь, торчащий из штакетины на заборе, не было старых скамеек у подъезда с шелухою от семечек, в большом количестве набросанных у ног наших самых главных дворовых сплетниц, не было там наших дорогих дедушек с бабушками, не было наших пап или отчимов, пьяной походкой крадущихся к себе домой после очередной получки….

      А сам я? Сколько стёкол перебил я у себя во дворе, сколько свежепостиранного белья этим мячиком испачкал, что обычно развешивали жильцы нашего дома прямо во дворе на бельевых верёвках, подпёртых для устойчивости большими самодельными рогатинами из орешника? И как какая – нибудь скандальная тётя Шура с первого этажа потом всё это выговаривала моей строгой матери… Или как вечно пьяный в усмерть Солодилов дядя Саша из соседнего подъезда мне до хруста в хрящах откручивал моё ухо за какую либо провинность и оно потом становилось толстым, как вареник!