Зарево. Роман. Елена Старыгина

Костя осыпал поцелуями ее лицо, шею, волосы, пахнущие лесной свежестью, ему казалось, что он сейчас задохнется от нахлынувших чувств. – Я так люблю тебя, я так… Шурочка, будь моей женой, – прошептал он и вдруг замер, испугавшись своих слов и того, что может услышать страшное для него «нет».

      – Женой? – переспросила Шура задумчиво, прижимаясь к его колючей щеке. – Я не знаю, я… я не знаю. – Она вдруг отпрянула от него, заглянула ему в глаза, улыбнулась и снова переспросила. – Женой…? Костя, ты знаешь, я, оказывается, очень сильно тебя люблю… Представляешь? Очень-очень сильно… Костюшка, я …, я согласна, – чуть слышно ответила она.

      Отец был в гневе, когда узнал, что дочь собралась замуж.

      – Ну, девка, не ожидал от тебя, – шумел он. – Нет, ты посмотри, знакомы без году неделя, а она уж замуж захотела! Чего от Лешки нос воротишь? Да, шалопай, но зато он свой. Нашенский. А шалопайство пройдет – я сам таким был. Парень второй год возле дома ошивается. Ждет, надеется. А этот пришел и… Хм, – усмехнулся Василий, – шустрый, однако.

      – Отец, – попыталась успокоить Василия жена.

      – Что, отец? Я Лешкину семью, как свою знаю. Мы с его отцом еще вот такими вместе до ветру бегали.

      – Отец, – снова дернула Василия за рукав Татьяна.

      – Молчи, мать! Ты вот лучше скажи, сколько я за тобой хаживал, сколько сапог истоптал. Вспомни, твои родители сказали, что сватать нас будут, ты и рта не раскрыла. А нынче что? – горячился он.

      – Я люблю его, – наконец промолвила молчавшая до сих пор Шура.

      – Люблю? Да что ты в любви-то еще понимаешь? Знаешь, я морковку тоже люблю. Вырвал ее с грядки, съел – и вся любовь. Нету ее. О любви тогда говорить можно, когда нутро человеческое познаешь. Люб-лю-ю, – передразнил отец.

      – Я его люблю, – сказала Шура и закусила губы.

      – Отец! – не вытерпела Мария, которая с самого начала разговора стояла в дверях и молча наблюдала за происходящим. – Тятя, ты на Шурочку посмотри, на ней же лица нет.

      – Да что вы все заладили: «отец-отец». Делайте, что хотите! Чего стоишь истуканом? – повернулся он к Шуре. – Зови своего, – буркнул Василий и в сердцах швырнул об стену стул.

      С утра ждали сватов. Пузатый самовар, отдуваясь, стоял на столе. Пахло пирогами, творогом и еще чем-то вкусным. Все в этот день валилось у Шуры из рук. Она не находила себе места и время от времени выскакивала на улицу, чтобы не пропустить, когда покажется ее Костя.

      Константин взял в сватовья Николая Кибардина, с которым вместе служил и уже успел крепко сдружиться. Николай был года на три старше Кости, но это ничуть не мешало их дружбе.

      Они шли городской улицей, сверкающие, как два медных гривенника.

      От волнения Константин беспрестанно покашливал и каждую минуту дергал полы своей черной наглаженной рубахи.

      – Успокойся, я сам боюсь, – толкал его в плечо Николай.

      Они громко постучались в дверь и, услышав «войдите», робко вошли в горницу.

      – Можно ли?