Сердце крестоносца. Эмилия Остен

потоки воды низвергались из водостоков в ров. Римильда не могла уснуть; камин погас, сквозняки просачивались даже сквозь толстые шпалеры, закрывающие окна, одеяло тоже не особо грело. Спать мешал не только холод, но и тяжкие и грустные мысли, что всё кружили и кружили, как заплутавший в лесу путник. Филипп убрался, но это лишь краткая отсрочка, он ясно дал понять, что завладеет замком любой ценой, заполучит графство и Римильду – или только графство. В любом случае она и замок обречены, если вдруг не случится чуда и не очутится на пороге молодой граф Мобри.

      Не только Филипп был опасен. Предупрежден – значит вооружен. Вряд ли Крег появится у ворот прямо завтра, воевать зимой никто не будет, а вот весной стоит ждать гостей. Урожай убран, амбары пока полны, мастерские в замке начали работу, к весне будет сукно, лен, бочки, выделан мех и заготовлены другие товары на продажу на весенней ярмарке. Но вот пережить зиму… Даже если не думать пока о Филиппе, остаются еще странствующие рыцари – безземельные младшие сыновья, которые болтаются по стране, собирают вокруг себя всякий сброд и рады поживиться за чужой счет. Замок таким не по зубам, а вот разорить дома арендаторов или устроить бесчинства в деревне – это они могут. А Римильде нечего им противопоставить. Конечно, можно укрыть людей за стенами замка, но, во-первых, все не поместятся, а во-вторых, запасы продовольствия быстро подойдут к концу.

      Решив, что уснуть все равно не удастся, Римильда нашарила меховые туфли, закуталась в теплый плащ и вышла из комнаты. Калев, спавшая в гардеробной, не проснулась. Кажется, дорога утомила нянюшку гораздо сильнее, чем она хотела показать. Обычно Калев была тут как тут, стоило Римильде откинуть одеяло. Иногда девушке казалось, что нянька спит чутко, словно волк, а слух у нее, как у лисицы.

      Если бы не лил дождь, то Римильда поднялась бы на башню. Там, наверху, под огромным небом, было ее любимое место. Но мокнуть под осенним ливнем – чистой воды самоубийство, а это грех, как известно. Помедлив на галерее большого зала, Римильда побрела в сторону замковой часовни. Священник Дауфа, монах-бенедиктинец брат Констанс, сколько Римильда себя помнила, был стар и болен. А Римильде, как ни горько об этом думать, уже двадцать пять. Четверть века брат Констанс жаловался на ноющие кости, на общую слабость, на старость, но все же был жив и даже регулярно отправлял службы в часовне. Брат Констанс учил Деневульфа, Фрила и Римильду грамоте. Монах мечтал, чтобы Фрил принял постриг и посвятил себя церкви, но юноша посвятил себя Дауфу. Римильда улыбнулась, вспомнив те невинные годы и то, как Фрил тихо и безнадежно был в нее влюблен. Кажется, это именно она отняла у церкви перспективного служителя.

      Сейчас, глубокой ночью, брат Констанс безмятежно почивает, так что никто не помешает Римильде поплакать в одиночестве.

      В часовне горело несколько свечей перед алтарем и лампадка у входа. Углы и стены небольшого квадратного помещения со сводчатым потолком тонули в чернильном мраке, создавая иллюзию бесконечного пространства. Шаги ног, обутых в меховые туфли, по каменным плитам пола были бесшумны, лишь шорох плаща таинственно заметался, отражаясь от