Любовь-морковь и третий лишний. Дарья Донцова

разинула рот, но тут в гримерку влетела девица, страшная, словно голодная смерть. Тощее тельце было втиснуто в красную кожаную мини-юбчонку, которая заканчивалась почти сразу там же, где начиналась, мосластые, жилистые ножки украшали высокие черные кожаные сапоги-ботфорты с неправдоподобно узкими мысами, сверху на небесном создании была ядовито-лиловая кофточка-стрейч, из рукавов которой торчали руки, более всего напоминавшие лапы больного воробья, копна иссиня-черных, слишком ярких, чтобы быть натуральными, волос водопадом лилась с макушки до плеч.

      – Ой, ой, ой, – безостановочно верещала девица, – ой, ой…

      – Софья Сергеевна, – сердито оборвал ее Юлий, – немедленно успокойтесь, говорите внятно, без визга и истерик.

      – Юлий, – фистулой завизжала Софья и быстрым жестом отвела за уши волосы, почти полностью до этого прикрывавшие ее лицо.

      Я вздрогнула, у слишком худой девушки оказалось лицо хорошо пожившей тетки лет пятидесяти. Щеки, глаза, лоб, губы покрывал толстый слой макияжа, но из-под тонального крема и килограмма пудры проступали морщины вкупе с пигментными пятнами.

      – Юлий! Она умерла, – на едином дыхании выпалила Софья. – Ой, ой, ой, ай! Я так ее любила! О-о-о! Немедленно найди Жанну!

      – Ты уверена? – деловито осведомился Батурин, спокойно глядя на колотящуюся в истерике Софью.

      Та тряхнула головой и почти нормально ответила:

      – Да.

      – Кто сказал?

      – Врач.

      – Но она дышала, когда ее уносили.

      – А сейчас скончалась, доктор говорит, похоже, ее отравили, а яд…

      – Сам знаю, – отмахнулся Юлий, – я думал, она ей какой-то гадости подсыпала, просто чтобы напакостить. Но отрава! Эй, перекройте выход и никого без моего распоряжения на улицу не выпускать, слышишь? А все баба Лена! Вот дура старая, глухарь, а не вахтер! Всех уволю!

      Резко повернувшись на пятках, Юлий выскочил в коридор.

      – Что случилось? – налетела я на Софью.

      Та совершенно спокойно плюхнулась на диван, вытащила из крохотной сумочки пачку ароматизированных сигарилл, закурила и равнодушно спросила:

      – Ты кто?

      – Э… новый гример.

      – Вместо Ксюши?

      – Наверное, да.

      – Будем знакомы, – кокетливо прищурилась тетка, – Софья Сергеевна Щепкина. Да, да, родственница того самого, слышала небось?

      Я кивнула. Михаил Семенович Щепкин, великий русский актер, основоположник реализма в русском сценическом искусстве, вроде умер в 1863 году, в консерватории у нас был факультатив по истории театра, отсюда и знания.

      – Можешь звать меня Соня, – разрешила Щепкина, – мы почти одногодки, и я совсем не чванлива, в театрах важен любой винтик, даже такой, как гример. О, театр! Только беззаветно любящий искусство человек способен пожертвовать всем ради мгновений…

      – Так что случилось? – весьма нетактично перебила я ее.

      – Тина умерла.

      – Кто? – отшатнулась я.

      – Актриса Бурская, игравшая роль баронессы, – без всякого трепета пояснила Софья, – Валентина ее имечко, но оно Вальке простонародным казалось, велела