Три номера. Матильда Серао

языка, разрешала себе эту роскошь, полезную для груди, но стоившую три сольди; зато она не завтракала из экономии и ничего не ела после этого яйца до пяти часов вечера. Она сидела теперь с задумчивым видом, глядя на Томмазину, завязывавшую девочке юбки; Катерина была грубо и неизящно сложена и быстро росла, вырастая из платьев и обуви. Как раз серенькое шерстяное платье, которая она одевала, протерлось на локтях и стало коротко, оставляя ноги открытыми. Катерина глядела с видом отчаяния на туфли и локти, тогда как мать, одетая несмотря на майскую жару в очень тяжелое, зимнее шерстяное платье коричневого цвета, сохраняла величественный, благородный вид.

      – Ты все рвешь, девчурка-тихо сказала мать.

      – Оно само рвется; что я поделаю? Кроме того ты, ведь обещала мне новое платье к экзаменам.

      – Конечно, конечно, – прошептала синьора с еле заметною улыбкою.

      – А это платье мы дадим тогда Томмазине для ее ребенка – воскликнула девочка.

      Служанка обернулась и побледнела; она волновалась и дрожала каждый раз, как с нею говорили об этом ребенке, который должен был скоро родиться, но для которого у нее ничего не было готово, даже ни одной пеленки; она уже чувствовала себя матерью и уже дрожала от любви и сострадания к своему ребенку. Затем она взглянула в лицо своей госпожи, и обе матери молча поняли друг друга, так сильно было волнение молодой и так глубоко сострадание и доброта пожилой женщины. Катерина же причесывала волосы, бегая по комнатам в поисках за своими книгами и тетрадями, и напевала песенку, надев уже очки на вздернутый остренький носик и изящно откинув назад голову. Она весело выпила черный кофе с маленькой булкою в один сольдо в то время, как мать пила кофе с яйцом, предлагая ей изредка глоток, точно ее мучила совесть за эту роскошь, которою не пользовалась дочь. Томмазина вернулась в кухню выпить остатки кофе в стакане, потому что чашек было только две в доме. Синьора, уже в шляпе, подошла к двери кухни и несколько времени тихо разговаривала с служанкою, прося ее быть поэкономнее в этот день, так как она могла дать ей только три лиры на все покупки. Она подала ей деньги и кротко взглянула в лицо бедной служанке, точно хотела снискать ее благоволение, а та молча глядела на три серебряные лиры, делая в уме расчет.

      – Хватит тебе? – спросила синьора.

      – Я думаю, – ответила та, продолжая считать.

      Синьора ушла с облегченным сердцем.

      Катерина кричала из соседней комнаты одевая шляпу.

      – Томмазина, купи мне абрикосов.

      – Хорошо, синьорина.

      – Томмазина, купи мне вязальный крючок и белых ниток.

      – Хорошо, синьорина.

      – Томмазина, купи мне черную резинку для шляпы; моя очень растянулась.

      – Хорошо.

      – Идем, идем, деточка – шептала мать, стоя у открытой двери.

      – Ты приготовишь мне все это к вечеру, Томмазина?

      – Непременно, да благословит вас Мадонна.

      Мать с дочерью ушли; девочка взяла мать под