Торжество смерти. Габриэле д’Аннунцио

глядела на него немного стыдливо, не зная, что сказать, но в глазах ее ясно выражалось ожидание. И, несмотря на отвращение, которое ее дыхание вызывало в Джиорджио, его сердце болезненно сжималось от сострадания.

      «Это несчастное создание, дошедшее до низшей ступени унижения, – думал он. – Эта жадная заика связана со мной узами крови. Она принадлежит к моей расе!»

      – Итак, – повторяла она, видимо волнуясь, и выражение ее глаз делалось почти нахальным.

      – О тетя Джиоконда, прости меня, – сказал наконец Джиорджио с некоторым усилием. – Я забыл на этот раз привезти тебе сластей.

      Старуха изменилась в лице, точно ей сделалось дурно; ее взор потух, и она прошептала:

      – Это ничего…

      – Но я завтра куплю тебе конфет, – добавил Джиорджио с тяжелым сердцем, желая утешить ее. – Завтра же непременно, а потом я напишу…

      Старуха оживилась и сказала с большой заботливостью:

      – Знаешь, в монастыре… ты найдешь сласти.

      Несколько минут она молчала, очевидно, предвкушая удовольствие завтрашнего дня; ее беззубый рот шевелился, точно она глотала накоплявшуюся слюну. Затем она продолжала:

      – Бедный Джиорджио! Что бы я делала, если бы у меня не было Джиорджио. Посмотри, что творится в этом доме. Это божеское наказание. Поди-ка, погляди на цветы на балконе. Я сама всегда поливала их. Я всегда думаю о тебе, Джиорджио. Прежде у меня был Димитрий, а теперь остался только ты один.

      Она встала, взяла племянника за руку и, проведя его на балкон, показала ему цветущие горшки; затем она сорвала ветку с бергамотового дерева, подала ее Джиорджио и, нагнувшись посмотреть, не высохла ли земля, сказала:

      – Подожди.

      – Куда ты идешь, тетя Джиоконда?

      – Подожди.

      Она, хромая, вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся с трудом полное ведро.

      – Зачем ты делаешь это, тетя? Зачем ты утруждаешь себя?

      – Земля высохла. Если я не подумаю об этом, то кто же другой подумает?

      Она полила цветы, сильно пыхтя, и хриплое дыхание ее старческой груди резало душу молодого человека.

      – Довольно, – сказал он, беря у нее из рук ведро.

      Они продолжали стоять на балконе; вода из цветочных горшков с легким шумом капала на улицу.

      – Чье это освещенное окно? – спросил Джиорджио, чтобы нарушить молчание.

      – О, это дон Дефенденте Шиоли умирает, – ответила старуха.

      Они поглядели на тени, скользившие по освещенному желтым светом прямоугольнику. Свежий ночной воздух подействовал на старуху, и она задрожала от холода.

      – Ступай, ступай спать, тетя Джиоконда.

      Он пошел провожать ее наверх в ее комнату. В коридоре им встретилось что-то, с трудом тащившееся по каменному полу. Это была черепаха.

      – Она сверстница тебе, – сказала старуха, останавливаясь. – Ей двадцать пять лет. Она хромает, как я. Твой отец ударил ее раз как-то ногой…

      Он вспомнил о голубе с выщипанными перьями,