Сегодня – позавчера. Испытание огнем. Виталий Храмов

я не знал, что мою любимую похоронили без сердца и одной почки.

      И полкан спрашивал про медкомиссию.

      Я зря искалечил этого парня? Получается, так.

      Я выволок обоих из коровника, оттащил подальше. В углу у меня стояли две канистры с бензином. Я залил коровник бензином, поджёг. Я не собирался облегчать жизнь нашим операм. Пусть ищут. Второй канистрой был подожжен джип.

      Я вставил батарейку в телефон калеки, включил, в последних вызовах нашёл абонента «Батя», набрал.

      – Ты можешь определить местоположение телефона? – спросил я, когда мне ответили.

      – Да, – после некоторого молчания, ответил сильный, уверенный голос.

      – Поспеши.

      – Ты знаешь, что ты труп?

      – Да. Я знаю.

      Не сбрасывая вызова, я положил телефон на шлаковый кирпич.

      Я не успел отъехать и километра, увидел огни фар со стороны города. Хорошо, я поехал в сторону областного центра.

      Подъезжая к мосту через реку, съехал с дороги на берег. Побросал в воду все улики – бинты, одежду, славную байкерскую амуницию, даже ботинки. Переоделся и поехал дальше.

      Я сегодня числился на работе. Туда и поехал. Принял душ. Накровнял, пришлось с хлоркой убирать.

      И что теперь? Если это действительно теневой рынок трансплантатов, то дела мои кислее соляной кислоты. Бороться с ними даже бесполезнее, чем с государством. И что мне делать?

      Ничего не придумав, решил, что утро вечера мудренее, завалился спать.

      Узник (1942 г.) Словесные танцы

      Сколько летели, как приземлились, куда меня носили, сколько везли – не запомнил. В себя пришёл только на жёстком матрасе в небольшой комнате, едва освещённой тусклой лампочкой на низком потолке. Стены крашены серой краской, белёный потолок разводами. Окон нет, обитая серым железом дверь, топчан, на котором я лежал, массивный, но простой, без наворотов, стол и два табурета. Туалет типа «очко» был в углу, ничем не огороженный. Камера. Тюрьма. Без суда и следствия. Надо было орать: «Палачи! Душегубы! Кровавое чека! Диктатура! Пятьсот-мильёнов-невинно-убиенных!» – но я не стал. Я их прекрасно понимал, уже привык. Для этого времени – дело привычное. Сам поступил бы так же на их месте. На кону стоит и всё, и разом. Тут не до эфемерных прав человека или мнимых «свобод». Только эффективность. Ради свободы. Ради жизни.

      Я несколько часов лежал неподвижно. То пялился в потолок, то дремал. Потом загремел замок, вошёл дюжий мордоворот без знаков различия, поставил на стол дымящийся котелок, кружку, накрытую куском чёрного хлеба, пачку папирос и пепельницу, так же молча вышел.

      А жизнь-то налаживается! Картошка с мясом! Сладкий чай! Толстый кусок душистого хлеба! Я наелся. Хлебом дочиста выскоблил котелок, поставил всё на край стола и опять лёг. С сытости уснул. И даже не слышал, как забрали посуду.

      Потом я опять не менее плотно поел. Спать уже не хотелось, но делать было решительно нечего. Сон и хорошая еда наполнили меня силой. Стал разминаться, потом тренировка. Я слышал, как иногда открывается глазок в двери. Пусть смотрят.

      Потом пришёл майор госбезопасности