Бортовой журнал 6. Александр Покровский

свой.

      Для несвоих существуют походы премьера на коровьи фермы.

      Там изучается вопрос.

      Все это напоминает сельские новости из радиоточки. Новости – сами по себе, грязь – сама по себе.

      И все уже понимают, что если говорят о снижении налогов, то это означает, что скоро их будет больше, а если говорят о пенсиях, – цены подскочат.

      Производство? Да? У нас есть производство?

      Сельское хозяйство – и его тоже нет. Совсем нетрудно понять то, о чем говорят чиновники.

      

Каждая чиновничья мысль – это отрицание истины.

      И предела никак не достичь.

      Чего только стоит этот, как его, фонд! О каких только процентах я не слышал – и десять годовых, и два годовых, и три с половиной.

      Он нужен для того, чтобы «чуть чего». А «чуть чего» уже случилось, но в Америке. То есть это «чуть» – для Америки?

      И есть, наверное, управляющая компания, которая всем этим фондом управляет, и есть, наверное, комиссионные, выплачиваемые той компанией, что продает нам бумагу, тем, кто эту бумагу за нас у них покупает.

      

И все понимают, что это деньги, которые уже никогда не будут деньгами, и что есть совершенно другие деньги, на совершенно других счетах, но все молчат – тссссс! – правила игры.

      Мы совсем ничего не сказали о верхушечном украшении власти, а ведь оно и бросается в глаза прежде всего.

      У всего, знаете ли, есть верхушка, у власти тоже, и вот на этой верхушке должно быть украшение. Не что-то такое развесистое, чтоб издалека было видно, но нечто благородное, подчеркивающее, так сказать, чтоб окружающим… и вообще..

      Я считаю, что это честность.

      

И обязательно чтоб она была с бубенчиками.

* * *

      Вот я все думаю: танцуют ли наши начальники?

      

Приходит мне на ум, что танцуют.

      А раз танцуют, то и кокетничают. Вот оно откуда все берется. Вот мы и нашли первопричину гнусности, подлости, сальности и воровства.

* * *

      «Религиозные и нравственные качества наши были в точности такими, какими мы сами их себе представляли!»

      

Не пугайтесь. Это эпитафия.

* * *

      Палуба уходит из-под ног, и я лечу вверх тормашками, а потом просыпаюсь и понимаю, что это сон.

      Мне снится подводная лодка и то, как мы проваливались на глубину. Мы успели провалиться на пятьсот метров, а потом кормой выскочили на поверхность, а под нами было пять километров. Долго падать? Да нет, совсем не долго.

      Когда снится такое – это самый крепкий сон.

      А еще снится строй, мы стоим на пирсе, и нам что-то говорит старпом. Что он говорит? Не слышно что-то.

      Подводникам часто снится лодка. Лихое было время, и мы сами были лихие.

      Жизнь на земле – великий праздник. Под водой – работа, работа, работа. По две вахты в сутки, по четыре часа каждая. Трехсменка. Двести пятьдесят суток в году. А по триста можно? Можно, но только как бы не тронуться, не рехнуться.

      И никто не говорит «последняя автономка», нельзя говорить «последняя». И «лучший экипаж» говорить нельзя. Лучших