Под гнетом страсти. Николай Гейнце

до корней волос.

      II. Анжель

      – Пусть их смеются, – шепнул на ухо молодому человеку Петр Николаевич, – а ты благодари Бога, что не знаешь ее!

      – Объясни мне…

      – После, а теперь послушаем пьесу, она глупа до смешного.

      Водворилось молчание, и через полчаса опустился занавес – второй акт окончился.

      Во время восторженных вызовов «парижской дивы» наши три франта вышли из ложи и оставили Звездича с Бобровым вдвоем.

      Анжель, между тем, кланялась направо и налево с движением руки или улыбкой; ложа же ее стала наполняться теми постоянными посетителями первых рядов, как милости, с глупой улыбкой на устах искавшими благосклонного взгляда ее темных глаз.

      Она казалась королевой среди своих придворных.

      Виктор Аркадьевич, не перестававший на нее смотреть, обратился к доктору:

      – Скажи же мне, кто эта женщина?

      – Разве ты этого не видишь?

      – Догадываюсь…

      – Знаешь, сколько ей лет? – спросил Звездич.

      – Это вполне расцветшая женщина, ей на вид лет двадцать пять.

      – Да, действительно, хотя по метрическому свиде тельству ей уже около сорока, но и это неправда – ей четыре тысячи лет.

      – Четыре тысячи! – засмеялся Бобров.

      – Ни более, ни менее, мой друг! Она носила массу названий, массу костюмов, говорила на всех языках Вавилонского столпотворения, но это все та же женщина: гетера, куртизанка, лоретка, содержанка, кокотка горизонталка; Фрина, Аспазия, Империя, Армида, Цирцея, Ригольбош или Анжель. Это кровопийца, женщина веселья, опустошающая карманы и притупляющая ум ственные способности – ее сила в животной стороне человека.

      – Есть исключения! – пробормотал Виктор Аркадьевич.

      – Черт возьми! Я это знаю – одно есть в сто лет. Они на счету, эти исключения. Истинная любовь – это высокое, прекрасное, благородное чувство, удел людей с возвышенным сердцем и умом – так редка, что в продолжение целых веков сохраняются и записываются в народной памяти и истории человечества наряду с величайшими гениями имена избранников судьбы, умевших любить всем сердцем, всей душой, умевших жить своею любовью и умереть за нее.

      – Однако, – перебил его Бобров, – какая поэзия, я не предполагал в тебе столько сентиментальности.

      Петр Николаевич пропустил мимо ушей это замечание и продолжал:

      – Любовь же к этой женщине – яд, и яд самый смертельный. Любить эту женщину и быть ею любимым – это отрава, принимаемая в малой дозе. В этом случае можно отделаться легким одурением, несколькими непродолжительными припадками сумасшествия, но зато сколько разочарования в себе и в других! Любить же ее без взаимности – это разорение, позор и… смерть!

      – Однако у нее не такой свирепый вид, напротив, она кажется чрезвычайно милой, добродушной… – заметил Виктор Аркадьевич.

      – Наружность обманчива вообще, наружность же красивой женщины по преимуществу. Вот уже десять лет, как я знаю ее – я ее доктор. У нее было десять любовников. Последний из них, как тебе только