Донские рассказы. Судьба человека (сборник). Михаил Шолохов

чуткой дреме.

      До ветряка дотюпал, хотел через прогон завернуть в улочку, но перед глазами сразу вспухли неясные очертания всадников.

      – Кто идет? – окрик тревожный в тишине.

      – Я это… – шамкнул Лукич, а сам весь обмяк, затрясся.

      – Кто такой? Что – пропуск? По каким делам шляешься?

      – Мельник я… С водянки тутошней. По надобностям в хутор иду.

      – Каки таки надобности? А ну пойдем к командиру! Вперед иди!.. – крикнул один, наезжая лошадью.

      На шее почуял Лукич парные лошадиные губы и, прихрамывая, засеменил в хутор.

      На площади у хатенки, черепицей крытой, остановились. Провожатый, кряхтя, слез с седла, лошадь привязал к забору и, громыхая шашкой, взошел на крыльцо.

      – За мной иди!..

      В окнах огонек маячит. Вошли.

      Лукич чихнул от табачного дыма, шапку снял и торопливо перекрестился на передний угол.

      – Старика вот задержали. В хутор правился.

      Николка со стола приподнял лохматую голову, в пуху и перьях, спросил сонно, но строго:

      – Куда шел?

      Лукич вперед шагнул и радостно поперхнулся.

      – Родимый, свои это, а я думал – опять супостатники энти… Заробел дюже и спросить побоялся… Мельник я. Как шли вы через Митрохин лес и ко мне заезжали, еще молоком я тебя, касатик, поил… Аль запамятовал?..

      – Ну, что скажешь?

      – А то скажу, любезный мой: вчерась затемно наехали ко мне банды эти самые и зерно начисто стравили коням!.. Смывались надо мною… Старший ихний говорит: присягай нам, в одну душу, и землю заставил есть.

      – А сейчас они где?

      – Тамотко и есть. Водки с собой навезли, лакают, нечистые, в моей горнице, а я сюда прибег доложить вашей милости, может, хоть вы на них какую управу сыщете.

      – Скажи, чтоб седлали!.. – С лавки привстал, улыбаясь деду, Николка и шинель потянул за рукав устало.

VI

      Рассвело.

      Николка, от ночей бессонных зелененький, подскакал к пулеметной двуколке.

      – Как пойдем в атаку – лупи по правому флангу. Нам надо крыло ихнее заломить!

      И поскакал к развернутому эскадрону.

      За кучей чахлых дубков на шляху показались конные – по четыре в ряд, тачанки в середине.

      – Наметом! – крикнул Николка и, чуя за спиной нарастающий грохот копыт, вытянул своего жеребца плетью.

      У опушки отчаянно застучал пулемет, а те, на шляху, быстро, как на учении, лавой рассыпались.

      А возле тачанок уж суетились кучера и пулеметчики, обрубая постромки, и цепь, изломанная беспрестанным огнем пулеметов, уже захлестнулась в неудержимом бегстве.

      Повернул атаман коня, а на него, раскрылатившись, скачет один и шашкой помахивает. По биноклю, метавшемуся на груди, по бурке догадался атаман, что не простой красноармеец скачет, и поводья натянул. Издалека увидел молодое безусое лицо, злобой перекошенное, и сузившиеся от ветра глаза. Конь под атаманом заплясал, приседая на задние ноги, а он, дергая из-за пояса зацепившийся за кушак маузер, крикнул:

      – Щенок белогубый!.. Махай, махай, я тебе намахаю!..

      Атаман