Ткачи. Герхард Гауптман

Баумерт (вскрикивает от овладевшего ею ребяческого страха). Ох, детки, детки, где же это отец-то ваш?

      Берта. Надо полагать, он зашел к Гауфу.

      Бабушка Баумерт. Только бы он в кабак не заходил!

      Эмма. Что ты говоришь, мама, разве наш отец из таких?

      Бабушка Баумерт (вне себя от множества нахлынувших на нее опасений). Ну-ну-ну, скажи же мне, пожалуйста, что же теперь будет, если он… если он… придет домой… если он все пропьет, а домой-то не принесет ничего? В доме ни крупинки соли, ни корки хлеба… Надо бы хоть одну вязанку дров…

      Берта. Да успокойся же, мама. Теперь ночи лунные. Мы пойдем в лес, возьмем с собой Августа и принесем связку хвороста.

      Бабушка Баумерт. А лесник вас тут же и словит.

      Анзорге (старый ткач, очень высокий и крепкий, весь обросший волосами. Чтобы пройти через дверь, он должен низко наклоняться. Он просовывает в дверь голову и верхнюю часть туловища и говорит). Вам чего?

      Берта. Хоть бы вы засветили нам огонька.

      Анзорге (вполголоса, как говорят в присутствии больных). Ведь еще светло.

      Бабушка Баумерт. Этого еще недоставало, чтобы ты заставлял нас сидеть в темноте!

      Анзорге. Нужно же мне и свою выгоду соблюдать, о своей выгоде позаботиться. (Исчезает в двери.)

      Берта. Ишь, какой скупой!

      Эмма. А мы вот и сиди в темноте и дожидайся, когда ему заблагорассудится дать нам огонька.

      Фрау Гейнрих (входит. Это тридцатилетняя беременная женщина. На ее усталом лице выражение мучительной заботы и напряженного беспокойства). Добрый вечер.

      Бабушка Баумерт. Ну, что скажешь хорошенького?

      Фрау Гейнрих (хромает). Да вот ногу попортило осколком.

      Берта. А ну-ка садись, я попробую помочь твоему горю.

      Фрау Гейнрих садится, Берта становится перед ней на колени и возится с ее ногой.

      Бабушка Баумерт. Ну, что у вас дома?

      Фрау Гейнрих (в порыве отчаяния). Ах, боже мой, что дома? Да то, что так дальше жить-то невозможно! (Молча плачет, не будучи в силах сдержать слезы.) Хоть бы бог-то над нами сжалился и взял бы нас к себе. Для нашего брата это было бы самое лучшее! (Не владея собой, выкрикивает сквозь слезы.) Дети-то, дети мои бедняжки – ведь они с голоду помирают! (Рыдает.) Уж я не знаю, что мне и делать! И чего я не пробовала, чего не выдумывала! Ты тут хоть лопни, хоть мечись, как угорелая, пока с ног не свалишься. Я уж и так еле жива от усталости, а все толку нет и, что ни делай, все лучше не живется. Накорми-ка девять голодных ртов! Чем прикажете кормить их, чем? Вот, например, вчера вечером был у меня ломоть хлеба – так ведь этого ломтя на двух самых маленьких не хватило бы. Я не знала, кому его и сунуть. Все девять человек стояли и кричали: «Мне, мама, мне! Мне, мамочка, мне!» Теперь я, слава богу, еще на ногах. А что то будет, когда я слягу? Последнюю картошку, и ту у нас водой унесло. Теперь нам уж вовсе жевать нечего.

      Берта в это время вынула осколок из ноги фрау Гейнрих и промыла рану.

      Берта. Теперь мы завяжем ногу тряпочкой. Эмма, нет ли тряпочки-то?

      Бабушка Баумерт. И нам ведь не лучше живется.

      Фрау Гейнрих.