Русский крест. Первая книга. Архангельск-Новосемейкино (сборник). Александр Образцов

книги по искусству, книги писателей и поэтов. Сотни, даже тысячи. Кто будет читать, если каждый день газеты, газеты, газеты. Но только представишь себе, что книг нет… как это? Как будто сорвался с проволоки, уже привычный к балансу. Как будто обнищал вконец. Почему?.. А потому что, покупая книги, собираешь свою семью. Выбираешь родственников и знакомых. Они стоят молча по полкам, наполняя тебя своими неизвестными, но несомненными достоинствами. Разве они не научились ждать, написанные две тысячи лет назад? В прошлом веке? В бездонной тьме тридцатых годов? Они заполняют воздух квартиры распирающими их событиями. Недочитанный «Чевенгур». Тщательный собиратель времени Флобер. Бесконечно читаемый с любой страницы Чехов. Тацит. Кальдерон (до второй страницы). Ивлин Во. Кафка (уже скучный). Варлам Шаламов. Мандельштам, всеми своими словами родной. Наступает пристальный день, осенью, только что гремели трубы отопления и уже тепло, уютно, ветер бестолково носит косяки мокрого снега за синеющим окном, а в руки ложится невзрачный первый том Лермонтова за 1957 год и первое же «Когда волнуется желтеющая нива…» наполняет сердце таким уже мало знакомым чувством умиления и покоя, что оно просит печали и горечи. Почему? Как сказано «сила жаждет, и только печаль утоляет сердца». И дальше, по волнам немыслимых русских шедевров, через 1839, 1840, 1841 годы, до смерти: «…и смерть пришла: наступило за гробом свиданье… Но в мире новом друг друга они не узнали». Неужели и они были так же суетливы, вспыльчивы, поверхностны, как мы? Да, так же. Летит уже нешуточный снег в конце сентября, качается седьмой этаж, торгуют люди. Книги стоят смирно, вовеки веков.

      Пермилово.

      Мужик босиком и с топором

      Это такой мужик, когда лежишь в палатке, сын сумел уснуть, только ухватившись руками за мать и отца одновременно, а жена не спит, трусит. И место хорошее досталось: на высоком мысу, с кострищем, с набитыми тропами. Но вот наступает вечер, вода в озере успокаивается, тянет сыростью из елово-соснового леса, жена притворно веселится, тормошит сына, они наслаждаются закатом, далеким шпилем колокольни в б. Ниловой пустыни, а образ мужика босиком и с топором уже зарождается в сырости леса ли, в темнеющей ли чаще камыша, где чудится неподвижная лодка.

      От жены не укрывается то, что ты засовываешь под спальник небольшой топорик – так, для нее как бы, для спокойствия. Но ведь мужик – с топором! И топор его – с широким лезвием, на длинном топорище!

      Когда жена представляет себе картину битвы, она забивается в самый угол ловушки – иначе она палатку мысленно не называет. Затем перекатывается к сыну, целует его в волосы. Смотрит неподвижными глазами в нейлоновую сетку – там, снаружи совершенно темно и тихо. Запрыгает лягушка, ветер прошумит вдали верхушкой сосны, ударит рыба в озере – жена, как большое ухо, умножает все это в сотни раз.

      Страх в палатке безумствует до рассвета. Сегодня мужик нашел другую жертву.

      Обозерская, в 133 км от Архангельска, ветка на восток, на Белозерск. Но мы – строго на юг.

      Лес здесь главное дело. И на карте это обозначено: «избыточная лесообеспеченность при удовлетворительном использовании расчетной лесосеки». Это значит – леспромхозы, лесные дороги, лесопилки, штабеля бревен, горбыль вместо дров, опилки для детей. Дети в летние прохладные