Запах культуры. Хосе Ортега-и-Гасет

видимое. Водный поток казался ему не просто текущей, струящейся водой, а и каким-то особенным способом существования речных божеств. Впечатления о дневном времени образовывались у него в связи с великими проявлениями природных стихий, например со случавшимися время от времени грандиозными пожарами степного травостоя, тогда как ночь он наделял восстанавливающей силой: в его воображении она являлась временем, когда из могил восстают мертвецы. И в вине оцепеневший от изумления человек этого первобытного мира, казалось, тоже встречался с некой извечной силой. В его сознании виноградины запечатлевались как концентрации света, представлялись сгустками загадочнейшей силы, которая подчиняет людей и животных и увлекает в иную, лучшую жизнь. В такую, когда природа вокруг кажется просто великолепной, когда воспламеняются сердца, возжигаются взоры, а ноги непроизвольно пускаются в пляс. Вино – это мудрый, плодоносный и ветреный бог. Дионис, Вакх – в этих именах слышится гомон нескончаемого веселья; подобно жаркому ветру тропических лесов, он добирается до потаенных глубин жизни и там взбаламучивает ее.

      II. «Вакханалия» Тициана

      Я не думаю, что есть в мире еще одна столь же жизнерадостная картина…Перед нами плоскогорье, склоны которого поросли лесом. Деревья делают это место приятным для глаз; вдали, за зелеными кронами, открывается море, по его темно-синему простору скользит судно. Небо ярко-голубого цвета, а в самом его центре – белое облако, являющееся главным персонажем полотна: на фоне его четко прорисовываются деревья, холмы, руки и головы отдельных фигур, само же облако свободно от какой бы то ни было отягощенности материальным.

      Мужчины и женщины выбрали это место, чтобы здесь насладиться жизнью: они пьют, веселятся, беседуют, танцуют, нежатся и отдаются дремоте. Тут кажутся равновозвышенными любые естественные акты. Чуть ли не посредине картины малыш задрал подол рубахи и удовлетворяет малую нужду. На вершине холма загорает голый старик, а на переднем плане обнаженная белотелая Ариадна потягивается, одолеваемая дремой.

      Этой картине следовало дать другое, более выразительное название, которое бы соответствовало тому, чем она является на самом деле, то есть торжеством мгновения. Миг за мигом мы идем по жизни, осужденные исчезнуть в какой-то миг этого движения; в большей части мгновения нашей жизни – это частицы неразличимо-однообразного, вязкого потока времени. Какие-то из этих мгновений доставляют нам страдания и тем запоминаются, остаются занозами в наших сердцах. Тогда мы возглашаем: «О, горе мне!» – и стремимся отвести их от себя, отвергнуть и, насколько это возможно, вообще избавиться от них, чтобы они больше никогда не повторились. Случаются в нашей жизни и возвышенные мгновения; тогда нам кажется, будто мы сливаемся с целым миром, наша душа жаждет заполнить видимое пространство, и нас осеняет мысль о царящей в мире гармонии. Подобный миг наслаждения становится для нас пиком жизни и ее интегральным выражением.

      В