Провокация: Театр Игоря Вацетиса. Сергей Юрьевич Юрский

вздохнул и промолчал. Никитин вдруг ухватил обеими руками его запястья, притянул к себе и близко-близко, почти в поцелуе, зашептал:

      – На волоске вишу и сам этот волосок оборвал бы! Я же химик по образованию. Неорганический… Зачем мне это все? Ну, зачем, Михаил Зиновьевич? Мы ж с вами одних кровей, я же чувствую, вы поймете – меня уберут, вам же хуже будет! Жалко мне вас – и Карымова, и Ройзмана, и Корсунского – всех талантливых людей, совершенно не важно, какой национальности, этих ученых Божьей милостью. Штейнгауза жалко… и Бугова… хотя его меньше всех. Мне же раз плюнуть – бросить все и заняться опять родной моей химией… неорганической. А вам посадят на шею, – Никитин теперь говорил почти беззвучно, губы в губы и при этом тыкал пальцем в сторону ванной, – такого Василия Васильевича… и задохнетесь!

      Василий Васильевич визгливо кашлял в ванной длинными очередями.

      Никитин разжал правую руку, сунул ее в внутренний карман пиджака и опять – стремительно, по-мушкетерски – вырвал оттуда новый прямоугольник – письмо! Фесенко отшатнулся. Но левая-то – никитинская левая – по-прежнему держала его, и Фесенко хоть и отшатнулся, но не далеко.

      – Корсунский дурак, – шелестел Никитин, тряся письмом перед фесенковским носом. – Кому он пишет?! С кем передает?! Кто такой Марк? Марка знали? Марк, Корсунского приятель, за границей живет, во Франции? Как его фамилия? Ну?! Марк, Маркуша… Фамилия?!

      – Залцберг, что ли… – не двигая губами, произнес Фесенко.

      – Залцберг?

      – Марк Залцберг уехал… но давно уже…

      – Физик?

      – Не совсем… он по патентному делу специализировался… но в общем… да, прикладная физика.

      – Так, Михаил Зиновьевич, так, дорогой! Давно бы так!

      – Что такое? В чем дело? – Фесенко все-таки вырвал руку.

      – Вы близко его знаете?

      – Да ничего подобного! Давным-давно отдыхали вместе…

      – Втроем?

      – Ну, втроем. Но это было в шестьдесят первом… нет, даже в пятьдесят девятом, что ли…

      – В Елизово! – дискантом пропел Никитин.

      – В каком Елизово? В Судаке. В Крыму.

      – А Елизово где?

      – Понятия не имею.

      – Михаил Зиновьевич, мне хуже делаете и себе хуже. Вся ваша жизнь сейчас в ваших собственных руках. Куйте! Не выпуская бразды… Сейчас не старые времена… Все для блага! Ваша позиция устарела. Индифферентизм не проходит. Себе дороже! Сделайте шаг нам навстречу, и мы к вам бегом прибежим… мы вместе с вами перевернем все представления, заставим понять их… – Никитин тыкал большим пальцем правой и в сторону ванной, и в потолок, он стоял в рост и говорил громко, не стесняясь. – А Залцберг писал Корсунскому? Через кого?

      – Спросите у Корсунского, так просто.

      – Спрошу, обязательно спрошу, дорогой! Но я от вас хочу услышать! Сделайте себе подарок – у вас же дочкин день рождения сегодня! У вас же все иначе пойдет в жизни! Я-то от всей души хочу, чтоб все иначе было, чтоб наоборот, чтобы все вывернулось!

      С треском распахнулась дверь.

      – Разрешите