Что делать?. Николай Гаврилович Чернышевский

Делайте потом со мною, что хотите, а я не останусь. Я вам скажу после, почему. – Маменька, – это уж было сказано вслух, – у меня очень разболелась голова. Я не могу сидеть здесь. Прошу вас!

      Верочка встала.

      Кавалеры засуетились.

      – Это пройдет, Верочка, – строго, но чинно сказала Марья Алексевна, – походи по коридору с Михаилом Иванычем, и пройдет голова.

      – Нет, не пройдет, я чувствую себя очень дурно. Скорее, маменька.

      Кавалеры отворили дверь, хотели вести Верочку под руки, – отказалась, мерзкая девчонка! Сами подали салопы, сами пошли сажать в карету. Марья Алексевна гордо посматривала на лакеев: «Глядите, хамы, каковы кавалеры, – а вот этот моим зятем будет! Сама таких хамов заведу. А ты у меня ломайся, ломайся, мерзавка, – я те поломаю!» – Но стой, стой, что-то говорит зятек ее скверной девчонке, сажая мерзкую гордячку в карету? «Santé» – это, кажется, здоровье, «savoir» – узнаю, «visite» – и по-нашему то же, «permettez» – прошу позволения. Не уменьшилась злоба Марьи Алексевны от этих слов; но надо принять их в соображение. Карета двинулась.

      – Что он тебе сказал, когда сажал?

      – Он сказал, что завтра поутру зайдет узнать о моем здоровье.

      – Не врешь, что завтра?

      Верочка молчала.

      – Счастлив твой бог! – однако не утерпела Марья Алексевна, рванула дочь за волосы – только раз, и то слегка. – Ну, пальцем не трону, только завтра чтоб была весела! Ночь спи, дура! Не вздумай плакать. Смотри, если увижу завтра, что бледна или глаза заплаканы! Спущала до сих пор… не спущу. Не пожалею смазливой-то рожи, уж заодно пропадать будет, так хоть дам себя знать!

      – Я уж давно перестала плакать, вы знаете.

      – То-то же, да будь с ним поразговорчивее.

      – Да, я завтра буду с ним говорить.

      – То-то, пора за ум взяться. Побойся бога да пожалей мать, страмница!

      Прошло минут десять.

      – Верочка, ты на меня не сердись. Я из любви к тебе бранюсь, тебе же добра хочу. Ты не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Веди себя, как я учу, – завтра же предложенье сделает!

      – Маменька, вы ошибаетесь. Он вовсе не думает делать предложения. Маменька! что они говорили!

      – Знаю; коли не о свадьбе, так известно о чем. Да не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего не понимает. Так будешь с ним говорить, как я тебе велю?

      – Да, буду с ним говорить.

      – А вы, Павел Константиныч, что сидите, как пень? Скажите и вы от себя, что и вы как отец ей приказываете слушаться матери, что мать не станет учить ее дурному.

      – Марья Алексевна, ты умная женщина, только дело-то опасное: не слишком ли круто хочешь вести!

      – Дурак! Вот брякнул, – при Верочке-то! Не рада, что и расшевелила!