Что делать?. Николай Гаврилович Чернышевский

без чувства, – даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…

      – Что? Что такое, maman? говорите же!

      – Вы сами задерживаете меня. Я хотела сказать, что даже она, – понимаете ли, даже она! – умела понять и оценить мои чувства, даже она, узнавши от матери о вашем предложении, прислала своего отца сказать мне, что не восстанет против моей воли и не обесчестит нашей фамилии своим замаранным именем.

      – Maman, вы обманываете?

      – К моему и вашему счастью, нет. Она говорит, что…

      Но Михаила Иваныча уже не было в комнате, он уже накидывал шинель.

      – Держи его, Петр, держи его! – закричала Анна Петровна. Петр разинул рот от такого чрезвычайного распоряжения, а Михаил Иваныч уже сбегал по лестнице.

      IX

      – Ну что? – спросила Марья Алексевна входящего мужа.

      – Отлично, матушка; она уж узнала и говорит: как вы осмеливаетесь? а я говорю: мы не осмеливаемся, ваше превосходительство, и Верочка уже отказала.

      – Что? что? Ты так сдуру-то и бухнул, осел?

      – Марья Алексевна…

      – Осел! подлец! убил! зарезал! Вот же тебе! – муж получил пощечину. – Вот же тебе! – другая пощечина. – Вот как тебя надобно учить, дурака! – Она схватила его за волосы и начала таскать. Урок продолжался немало времени, потому что Сторешников, после длинных пауз и назиданий матери вбежавший в комнату, застал Марью Алексевну еще в полном жару преподавания.

      – Осел, и дверь-то не запер, – в каком виде чужие люди застают! стыдился бы, свинья ты этакая! – только и нашлась сказать Марья Алексевна.

      – Где Вера Павловна? Мне нужно видеть Веру Павловну, сейчас же! Неужели она отказывает?

      Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, – и остался ни при чем, и мог только махнуть рукой и сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет, и с собою, и со мною.

      – Вера Павловна! Вы отказываете мне?

      – Судите сами, могу ли я не отказать вам.

      – Вера Павловна! я жестоко оскорбил вас, я виноват, достоин казни, но не могу перенести вашего отказа, – и так дальше, и так дальше.

      Верочка слушала его несколько минут; наконец пора же прекратить – это тяжело.

      – Нет, Михаил Иваныч, довольно; перестаньте. Я не могу согласиться.

      – Но если так, я прошу у вас одной пощады: вы теперь еще слишком живо чувствуете, как я оскорбил вас… не давайте мне теперь ответа, оставьте мне время заслужить ваше прощение! Я кажусь вам низок, подл, но посмотрите, быть может, я исправлюсь, я употреблю все силы на то, чтоб исправиться! Помогите мне, не отталкивайте меня теперь, дайте мне время, я буду во всем слушаться вас! Вы увидите, как я покорен; быть может, вы увидите во мне и что-нибудь хорошее, дайте мне время.

      – Мне жаль вас, – сказала Верочка, –