Курляндский монах. Игорь Кабаретье

так теперь мне кажется, что он тоже именно это пытался у меня выведать. Он меня заставляет дрожать, выпытывая у меня, не делаю ли я какие-нибудь непристойности с моими подругами, и я всегда простодушно ему верила, считая, что он прав, осуждая дружбу между подругами, но я знаю теперь, что он неправ.

      – И как, – спросила меня Эмма, – объяснил ли он тебе, что это за непристойности, от которых он хочет тебя уберечь?

      – Ну, – ответила я ей, – он мне сказал, например, что непристойно, когда мы засовываем палец туда… ну, ты сама знаешь, куда. Затем, когда мы рассматриваем свои бедра, грудь. Он у меня расспрашивал, не пользуюсь ли я зеркалом, чтобы взглянуть на что-либо иное, чем лицо. Он мне задает тысячу других подобных вопросов.

      – Ах! Старый развратник! – воскликнула Эмма, – Бьюсь об заклад, что он не никогда прекратит расспрашивать тебя об этом.

      – Ты так думаешь, – спросила я сестру, – что стоит остерегаться некоторых его действий, которые он совершает в то время, когда я нахожусь в его исповедальне, и которые по глупости своей я принимала за дружеское участие? Старый негодяй! Теперь мне понятны его намерения.

      – О! И что он с тобой делал? – Взволнованно спросила меня сестра Эмма.

      – Он меня, – ответила я ей, – целовал в рот, говоря при этом, что при таком приближении он может тщательнее языком ощупать моё горло, не больна ли я. С каждой исповедью он все ближе протягивает руки к моей груди, и иногда даже касается пальцами моих сосков. Когда он это делает, другую свою руку он засовывает себе под сутану, и двигает ей там какими-то маленькими рывками, трясёт ею. В это время он меня сжимает своими коленями, обнимает своей левой рукой, вздыхает, его глаза покрываются туманом, как у дохлой утки, он меня целует сильнее, чем обычно, его слова становятся бессвязными, он мне что-то рассказывает о нежности, и одновременно меня же упрекает непонятно в чём. Я вспоминаю, что однажды, вытащив руку из-под своей сутаны, чтобы дать мне отпущение грехов, он покрыл мне всю грудь чем-то теплым, какой-то белой жидкостью, которая слетала с его пальцев маленькими каплями. Я их вытерла как можно скорее моим платком, которым потом не смогла больше пользоваться от отвращения. Отец Эмиль же, с совершенно отрешённым лицом, сказал мне, что это пот пролился с его пальцев. А что думаешь об этом ты, дорогая Эмма? – спросила я сестру.

      – Я тебе сейчас скажу о том, что это было, – ответила она мне. – Ах! старый грешник! Но ты действительно рассказала мне всё, Саби, – продолжила она, – всё, что у тебя было с ним?

      – Как, – внезапно догадалась я, – он и с тобой что-то делал?

      – Нет, безусловно, нет, – ответила она мне, – так как я его ненавижу больше смерти, – и больше не хожу к нему на исповеди, с тех пор как я стала более сведущей в этих делах.

      – Но как ты обрела познания в этом вопросе? – спросила я её, – Можно мне узнать, кто тебя этому научил?

      – Я согласна тебе об этом рассказать, – ответила мне