По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову. Николай Гарин-Михайловский

для киргиза была особенно тяжелой: выпало много снега, и скот не мог доставать себе корма.

      – У кого было четыреста голов, осталось сорок.

      Совершенно опять новую картину представляет местность от Семипалатинска к Томску.

      Это – кабинетские земли, до 40 миллионов десятин.

      Земля здесь сказочно плодородна. Урожай в 250 пудов с десятины (2400 кв. саж.) – только хороший.

      Качество пшеницы выше самых высоких сортов самарской.

      Там, южнее, еще выше сорта могут произрастать, но, за отсутствием железной дороги, продажная цена такой пшеницы – 8 копеек за пуд, что даже при урожае в 300 пудов не оправдывает расходов производства.

      Не только пшеница, лен, подсолнух, здесь произрастает рис, и цена его здесь 45 копеек за пуд, в то время как у нас он 3, 4, 6 рублей пуд.

      Несомненно, что с проведением здесь железной дороги все эти миллионы десятин, теперь праздно лежащих, наводнили бы и рисом, и масличными продуктами, и хлопком мировой рынок, и из Туркестанского края и этого создалась бы одна из самых цветущих колоний мира.

      На кабинетских землях живут кабинетские крестьяне.

      Они имеют 15 десятин на душу; могут еще арендовать до 50 десятин, по 20-30 копеек за десятину.

      Живут очень зажиточно, но тип крестьян иной, чем соседи их, иртышские казаки. Казак не торопится гнуть свою спину, в то время как здешний крестьянин и не ленится кланяться, и не скупится величать проезжающих «ваше превосходительство».

      Как киргиз у иртышских казаков, так здесь беглые каторжники являются главным подспорьем их зажиточности.

      Каторжник по преимуществу бежит сюда и живет здесь, по местному выражению, как в саду.

      Житье, впрочем, мало завидное: зимой на задах где-нибудь, в банях. Летом на свежем воздухе, в тяжелой, очень плохо оплачиваемой работе.

      Отношение к этим беглым, как к полулюдям: с одной стороны, конечно, люди – «несчастные», но с другой – живи себе там в лесу или бане, но в избу не смей порога переступить, не смей с бабой слова сказать и т. д.

      Достаточно посмотреть на белье этих несчастных; оно всегда черно, как земля, и с отвратительным запахом.

      Где-то, между Барнаулом и Томском, живет в глуши какой-то крестьянин.

      Ежегодно в день благовещенья, 25 марта, он раздает этим беглым хлеб и разные вещи.

      Говорят, в этот день приходят к нему, этому крестьянину, за сотни верст несколько тысяч бродяг.

      Они получают кто рубаху, кто шарф, кто сапоги, кто пуд-два хлеба.

      Очевидно, из-за этого одного, за сотни верст, рискуя замерзнуть или попасться в руки правосудия, не пошли бы эти холодные, голодные, передвигающиеся только ночью, а дни проводящие где-нибудь на задах или в банях, если пустят.

      Тянет этот обездоленный люд ласка этого жертвователя, видящего в них таких же, как и он, людей, тянет свидеться друг с другом и узнать все новости таежной жизни.

      Как-то раз я проезжал здесь перед благовещением, и ямщики наотрез отказались везти меня ночью:

      – Никак нельзя: ни узды, ни креста нет на нем, – как-никак, бродяжка, бродяжка и есть.

      Я