Потерянный. Семён Борисович Плоткин

подаст безмолвная филиппинка, живот помнет равнодушный швед, флегматичный датчанин заглянет в горло, сердце прослушает педантичный немец, а по коленке постучит высокомерный поляк?! Он может быть спокоен только в одном – на тот свет его благословит, прочтя поминальную молитву, еврей! “

      –Я возмущен!– обиделся ординатор Сержи, отбросив газету,– могли бы и обо мне написать соответственно – “темпераментный итальянец видит суть каждой женщины! “

      –Разбивая их сердца!– улыбнулся доктор Антонио,– Скажите спасибо, что Вас не вспомнили – крику было бы больше!

      Гринберг снял с головы ермолку, с грустью глянул вовнутрь на прилипший седой волос, дунул на него и убрал в шкаф вместе с талесом.

      –Может быть это пустая формальность, но я изменился. Наверно, старею, – смущенно объяснял он, словно задержанный на месте преступления,– Стараюсь не путать мясное с молочным, перестал летать по субботам. Вы спросите – зачем мне это?! Затрудняюсь ответить. Когда мне желают – “жить до ста двадцати лет“ я теряюсь – воспринимать это, как доброе слово или проклятие?!

      Доктор Антонио обрадовался, что не первым начал разговор и сказал устало, с чувством законченного дела,– “Мне тут ночью оперировать пришлось. Надеюсь, ничего особенного…“

      –Да, конечно,– пожевал губами Гринберг,– Я видел препараты синьоры Розалия в холодильнике. Хочется верить, что Вы теперь надолго избавились от этой ужасной и несчастной женщины.

      –Не я один, общество! Плюс сама синьора Розалия, хотя этого она не поймет и будет плакаться, что ей теперь урежут пособие по многодетности.

      –Рассуждая так, Вы приобщаетесь к высоким материям, коллега!

      –Иногда по ночам забредают в голову интересные мысли.

      –Ну, в таком случае, могу дать разумный совет,– улыбнулся Гринберг,– возьмите ручку и выразите их на бумаге. Потом положите в стол. Потомки найдут, прочтут, понюхают и решат чем пахнет ваша гениальность – уксусом или хорошей выдержкой!

      Чуть было, не поперхнувшись предложенным чаем, доктор Антонио смахнул с халата бурые капли, оставившие следы. Гринберг повторил то, что он сам уже сказал сегодня утром. Произнесенное дважды за одни сутки, это не случайное стечение обстоятельств. Доктор Антонио верил в предопределенность событий. Почему бы не попробовать?! Профессор Моргани собирался писать мемуары. “Я слишком много повидал на своем веку,– говорил он, обнимая за плечи молодых сотрудников, – Видел многих сильных мира сего в исподнем и без. Мне есть, чем поделится с потомками. “ Он показывал томик с пожелтевшей фотографией писателя в пенсне и с клиновидной бородкой, называя его препаратором человеческих душ, и очень рекомендовал почитать.

      –Достиг вершин литературы, а начинал с историй из клинической практики. Вот так-то, мой юный друг.

      Доктор Антонио поморщился, стараясь вспомнить фамилию писателя. Прошлым летом, они с Дианой ходили на спектакль столичной антрепризы, наделавший много