Двенадцать стульев. Илья Ильф

плюнул в вазон с фикусом, Ипполит и третий гимназист, Пыхтеев-Какуев, чуть не умерли от смеха.

      – А фикус ты можешь поднять? – с почтением спросил Ипполит.

      – Ого! – ответил силач Савицкий.

      – А ну, подними!

      Савицкий сейчас же начал трудиться над фикусом.

      – Не подымешь! – шептали Ипполит с Пыхтеевым-Какуевым.

      Савицкий с красной мордочкой и взмокшими нахохленными волосами продолжал напрягаться у фикуса.

      Вдруг произошло самое ужасное. Савицкий оторвался от фикуса и спиною налетел на колонну красного дерева с золотыми ложбинками, на которой стоял мраморный бюст Александра I, Благословенного. Бюст зашатался, слепые глаза царя укоризненно посмотрели на мигом притихших гимназистов, и Благословенный, постояв секунду под углом в сорок пять градусов, кинулся головой вниз, как пловец в реку. Падение императора имело роковые последствия. От лица царя отделился сверкающий рафинадный кусок, в котором гимназисты с ужасом узнали нос. Холодея, товарищи подняли бюст и поставили его на прежнее место. Первым убежал Пыхтеев-Какуев.

      – Что же теперь будет, Воробьянинов? – спросил Савицкий.

      – Это не я разбил, – быстро ответил Ипполит. Он покинул актовый зал вторым.

      Оставшись один, Савицкий, не надеясь ни на что, пытался водворить нос на прежнее место. Нос не приставал. Тогда Савицкий пошел в уборную и утопил нос в дыре.

      Во время «греческого» в третий класс вошел директор Сизик. Сизик сделал «греку» знак оставаться на месте и произнес ту же самую речь, которую он только что произносил по очереди в пяти старших классах. У директора не было зубов.

      – Гошпода, – заявил он, – кто ражбил бюшт гошударя в актовом жале?

      Класс молчал.

      – Пожор! – рявкнул директор, обрызгивая слюною зубрил, сидящих на передних партах.

      Зубрилы преданно смотрели в глаза Сизика. Взгляд их выражал горькое сожаление о том, что они не знают имени преступника.

      – Пожор! – повторил директор. – Имейте в виду, гошпода, что, ешли в чечение чаша виновный не шожнаеча, вешь клаш будет оштавлен на второй год. Те же, которые шидят второй год, будут ишключены.

      Третий класс не знал, что Сизик говорил о том же самом во всех классах, и поэтому его слова вызвали страх.

      Конец урока прошел в полном смятении. «Грека» никто не слушал. Ипполит смотрел на Савицкого.

      – Сизик врет, – говорил Савицкий грустно, – пугает. Нельзя всех оставить на второй год.

      Пыхтеев-Какуев плакал, положив голову на парту.

      – А мы-то за что? – кричали зубрилы, преданно глядя на «грека».

      – Ну, дети, дети, дети! – взывал «грек».

      Но паника только увеличивалась. Плакал уже не один Пыхтеев-Какуев. Доведенные до отчаяния зубрилы рыдали. Звонок, возвестивший конец урока, прозвучал среди взрывов всеобщего отчаяния.

      Зубрила Мурзик прочел молитву после учения: «Благодарим Тебя, Создателю», –