Встреча. Николай Гарин-Михайловский

кувшинное лицо – мелочь с точки зрения бесконечности там, а в обыденной жизни – вся жизнь на смарку.

      И в миллион сто первый раз проговорив себе: «ну и черт с тобой!» – пошел наверх в общую залу.

      Солнце село, темнеет. День кончился, но свет электрических лампочек еще борется с последним отблеском вечерней зари. В противоположном зеркале отражается движущийся берег реки, охваченный бледным, умирающим просветом запада, но рядом из окна на юг уже глядит синего бархата темный вечер, мягкий, теплый. Может быть, для какого-нибудь всесветного туриста в сравнении с каким-нибудь вечером юга, с его красками этот вечер Волги и ничего не стоит, но нам, маленьким людям, после будничной жизни в местечке с полком, этот вечер – рай земной.

      А вот и музыка. Какая-то дама в том конце залы играет. Мне видны только ее голубая, цвета небесной лазури, накидка, яркого красного шелка кофточка, перехваченная стройно высоким поясом, да ее красивые волнистые светлые волосы.

      После моей трущобы и эта музыка и мирный шум воды волнуют душу, будят какие-то воспоминания. Воспоминания у меня, у военного врача, да еще с такой почтённой рожей доктора?!

      Какой-то господин вошел. Моих лет, а может быть, и моложе. Высокий, худой, с манерами светского человека.

      Лицо продолговатое, черная бородка ярче оттеняет матовую бледность, глаза черные, ласковые, слегка усталые. Немного горбится, но чувствуется, что его сгорбленная фигура может еще быть и прямой и молодой. Это не то, что моя медвежья фигура начинающего добреть армейца, с аршинной ступней. Там резец тонкий. Что-то в фигуре неудовлетворенное. Быстро вдруг подошел ко мне и, слегка гортанным, приятным голосом проговорил:

      – Мы, кажется, были с вами знакомы в университете?

      – Да, кажется…

      В горле у меня, как у привыкшего молчать провинциала, что-то застряло и потребовалось откашляться, что я и принялся проделывать, выпуская из своей обширной гортани разнообразные стаккаты.

      – Вы мало переменились, – проговорил он, – то же молодое лицо… Оно так и осталось у меня в памяти… и я сейчас узнал вас. Около вас всегда был кружок ваших почитателей и я, тайный…

      Он наклонился, детская улыбка осветила его лицо. Я смутился, махнул рукой и угрюмо ответил:

      – Да это уж забыть надо!

      – Вы – доктор?

      – Да, как видите… А вы?

      – Сперва с вами на естественном был, потом на юридический перешел… Дослужился до товарища председателя окружного суда, теперь присяжный поверенный…

      «Да, вот, – думал я, – товарищем председателя уже успел побывать… Вот как делают люди карьеру… а ты в полку, в местечке, в одиночном заключении, с живой могилой всяких юношеских мечтаний…»

      Он сел против меня на стуле, я опустился на свой диван, расставив ноги мешком по провинциальной манере, весь ушедший в себя, весь отдавшийся своим черным мыслям.

      Мы еще о чем-то говорили. Он сообщил мне, что он женат, отец семейства, что-то еще вспоминали, но так как вспоминать было нечего, то и разговор наш клеился плохо.

      Дама кончила играть, встала, смерила нас взглядом, как бы раздумывая, и лениво позвала:

      – Александр Павлович!

      Черноцкий, мой товарищ, встав, проговорил, как бы в оправдание, указывая ей на меня:

      – Неожиданная встреча двух товарищей…

      Она сделала какой-то скучающий намек на улыбку и такое выражение, как бы говорила: что мне до этого?

      Я поднялся, чтоб уйти, и на вопрос Черноцкого ответил благодушно:

      – Хочется немного на палубе посидеть.

      Они оба подарили меня благодарным взглядом. Не трудно, в сущности, заслужить людскую благодарность.

      Кто она, жена его?

      Сижу на палубе и думаю, что теперь было бы, если б я сидел в своем местечке?

      Время к ужину – денщик накрывает толстого полотна скатерть на стол, ставит неизменный судок, рюмку с надбитой шейкой, графинчик, холодную отварную говядину, хрен.

      Вваливается субалтерн-офицер, забулдыга Кирсановский, и начинает приговаривать:

      – Маленькая котлетка и четверть баранины – и сыт человек; маленькая рюмка рябиновки и четверть очищенной – и пьян человек; маленькая подушечка, еще что-то – и спит человек!

      Человек все-таки, а не животное. И десять лет с таким товарищем!

      – Э-эх! – несется мой густой вздох по палубе. Оглядываются: какой такой бегемот вылез из воды и вздыхает?

      – Ну что ж, ужинать и спать.

      Спустился в рубку, заказал поросенка под хреном, водки, пива, полпорции свежей икры. Достал книгу.

      Вошел еще какой-то господин, жиденький, пожилой, с редкими, зачесанными седыми волосами, со взглядом, в котором чувствуется претензия какая-то. Господин прошел на палубу и скоро возвратился с дамой в голубой накидке. Черноцкий шел за ним, ленивый и угрюмый.

      Господин, а за ним и она прошли в край залы, где стоял рояль, а Черноцкий, дойдя до половины стола, остановился