Обретение настоящего. Елена Владимировна Семёнова

звучала музыка духовых оркестров.

      От Дорогомилова рассказ перекочёвывает к бульварам. Яузскому, Покровскому, Страстному… Никитскому и Гоголевскому, полюбившимся влюблённым. К бесчисленным московским переулкам, одни названия которых согревают душу, и их хочется слушать, как музыку, катать во рту, как леденец: Скатерный, Молочный, Хлебный, Плотников, Малый Левшинский, Мансуровский… К загнанным в трубы речушкам Синичке, Серебрянке, Сосенке, Фильке и Хапиловскому пруду, что разливался от Измайлова до самой Яузы…

      В какой-то момент я неосторожно вставляю какую-то уточняющую реплику.

      Взмах ресниц, укоризненно-огорчённая, смущённая улыбка:

      – Так вы знали?..

      – Лишь кое-что, – успокаиваю я. – Бабушка в детстве рассказывала.

      Кажется, именно в этот момент и случилось узнавание. Заблудившиеся в чужом измерении люди – мы не могли обознаться и органично вошли в жизнь друг друга

      – И что же она рассказывала вам ещё?

      – Многое. Она очень хорошо знала Москву.

      – В самом деле?

      Мы уже приближаемся к дому, и Юрий Николаевич заметно мнётся, явно желая что-то предложить, но не решаясь. Я же лихорадочно соображаю, как подтолкнуть, боюсь, что так и не решится он – а мне понравилась наша беседа и очень хочется продолжить её.

      – Не верите? Я могу доказать!

      Моя «провокация» удаётся:

      – Тогда предлагаю вам прогулку: вы мне расскажете о своей Москве, а я вам – о своей.

      – С удовольствием принимаю ваше предложение! Мне, признаться, давно наскучило гулять в одиночестве. Позволите ответное предложение? – это уже у самых дверей осеняет меня. – Не откажетесь от чашки чая с кексом? Вы помогли мне дотащить мою поклажу – я буду чувствовать себя неловко, если хотя бы не напою вас чаем.

      Предложение моё было принято с радостью, и через четверть часа мы уже сидели в большой комнате и пили мятный чай с кексом, печеньем и прочей снедью, которая оказалась в доме и принесённых сумках.

      Ловлю себя на ощущении тихой радости. Как же это хорошо всё-таки: просто сидеть и говорить о том, что любимо и дорого!

      Сосед мой – историк. Кандидат наук. Мог бы и докторскую написать да забросил. Много теперь докторов стало… Пишет какие-то учебные пособия, статьи, читает лекции в разных аудиториях, куда приглашают. А, по крупному счёту, неприкаянность выходит, неудельность. Хотя многие ли нынче могут удельностью похвастаться? Одни профессионально недело делают, другие к своему делу не допущены…

      – Мне пора идти, Сима… Там, понимаете, мама одна…

      В голосе Юрия Николаевича проскальзывает усталость. Усталость печатью лежит и на его худощавом лице.

      – А у вас так хорошо здесь… Уютно, тихо…

      Хочется предложить остаться, отдохнуть. Но невозможно – мама не может надолго оставаться одна. Мы тепло прощаемся и договариваемся в выходные навестить руины своей Москвы. До выходных ещё целых три дня, и это кажется мне слишком долгим сроком.

      В