Усталые люди. Арне Гарборг

почтение, но станут избегать его. Считая его любителем художества, литературы, они будут видеть в нем представителя богемы, человека непрактичного. Черт возьми, что может смыслить в делах кассы для бедных или в устройстве клоаков человек, интересующийся чем-то таким оторванным от земли, как искусство!

      Он, по обычаю своему, пожимает плечами.

      – Тут есть нотка патриотизма, которая придется по вкусу, говорит он.

      – Патриотизма?.. Ну, разумеется, хорошо, если находится человек, способный время от времени бросить сотни две крон на искусство…

      – Я скажу вам одно, – серьезно говорит Ионатан. – Настудит время, когда Европа будет стремиться в Христианию для того, чтобы видеть норвежцев, подобно тому, как теперь стремится она в Италию, чтобы видеть флорентинцев. Понимаете, какую деньгу зашибут тут оптовые торговцы; и время их скоро наступит.

      Я пожимаю плечами.

      Сегодня вечером в присутствии доктора Квале, живописца Блютта и моей незначительной особы, он торжественно снял покрывало с последней купленной им картины… которую, я почти готов думать, он купил ради меня. Он-же ведь прекрасно знает, что это она была моей «прежней» пассией. Впрочем, это вовсе не портрет… Это внутренность комнаты, и она является лишь одним из предметов обстановки. Картину эту написал её отец; это из того еще времени, когда она не была замужем. Художественный интерес картины составляет особая тонкость в пользовании светом, или, если угодно, тенями; но я видел только ее, мою когда-то так горячо любимую Элину. Она стоит на заднем плане и смотрит в окно. Удивительно изящно вырисовывается она в матовом, светло-сером свете, падающем из окна. Я узнал каждую её черту. Маленькая характерная голова (с густыми рыжевато-белокурыми волосами, подобранными на затылке) имеет именно то самое грациозное положение, и осторожный, пытливый, боковой взгляд полузакрытых глаз; матовая, смуглая шея с нитью кораллов нежно выделяется в полумраке; из-под роскошных волнистых волос любопытно выглядывает маленькое розовое ушко с цыганской золотой серьгой; на красивые высокие плечи и изящную, но мускулистую фигуру накинут красновато-коричневый дамаский утренний капот; нижняя часть немножечко слаба. У меня совсем защемило на сердце; но это скоро прошло. К сожалению, она представляет собою законченную уже главу.

      В тот же самый день, когда она вышла за этого противного горбуна… как это его звали? Да, Петер Торденскиольд, маринист, – влюбленность моя исчезла без следа. Это казалось мне через-чур уж противно. Представить ее себе запятнанной его поцелуем… ах, этого более чем довольно…

      Каким я был ужаснейшим идиотом! Она, конечно, сделала это только мне на зло. В действительности, разумеется, избранный был я. И так напугать и отогнать ее всякого рода невозможнейшими глупостями и недостатком благовоспитанности! О! это она должна бы была быть моей женой. В тот раз, когда я сам упустил из рук свое счастье… судьба моя в сущности была уж решена.

      Что-же касается до моей нынешней, то я думаю, что я почти уже излечился.

      По временам только все это как-будто вновь всплывает