Алые паруса (сборник). Александр Степанович Грин

дикую страну золота, и в нем вспыхнули наивные надежды. По пути на прииск он поднимал множество камней, валявшихся под ногами, и тщательно осматривал их, надеясь найти самородок.

      Грин работал на Шуваловских приисках, скитался по Уралу с благодушным старичком странником (оказавшимся впоследствии убийцей и вором), был дровосеком и сплавщиком.

      После Урала Грин плавал матросом на барже судовладельца Булычева – знаменитого Булычева, взятого Горьким в качестве прототипа для своей известной пьесы.

      Но окончилась и эта работа.

      Казалось, жизнь сомкнула круг, и Грину больше не было в ней ни радости, ни разумного занятия. Тогда он решил идти в солдаты. Было тяжело и стыдно вступать добровольцем в замуштрованную до идиотизма царскую армию, но еще тяжелее было сидеть на шее у старика отца. Отец мечтал сделать из Александра, своего первенца, «настоящего человека» – доктора или инженера.

      Грин служил в пехотном полку в Пензе.

      В полку Грин впервые столкнулся с эсерами и начал читать революционные книги.

      «С тех пор, – говорит Грин, – жизнь повернулась ко мне разоблаченной, казавшейся раньше таинственной стороной. Мой революционный энтузиазм был беспределен. По первому предложению одного эсера-вольноопределяющегося я взял тысячу прокламаций и разбросал их во дворе казармы».

      Прослужив около года, Грин дезертировал из полка и ушел в революционную работу. Эта полоса его жизни мало известна.

      Грин работал в Киеве и Севастополе, где прославился среди матросов и солдат крепостной артиллерии как горячий, увлекательный подпольный оратор.

      Но в опасностях и напряжении революционной работы Грин оставался таким же созерцателем, как и раньше. Недаром он сам говорил о себе, что жизненные явления его интересовали преимущественно зрительно, – он любил смотреть и запоминать.

      В Севастополе Грин жил осенью – той ясной крымской осенью, когда воздух кажется прозрачной теплой влагой, налитой в границы улиц, бухт и гор, и малейший звук проходит по ней легкой и долго не смолкающей дрожью.

      «Некоторые оттенки Севастополя вошли в мои рассказы», – признавался Грин. Но каждому, кто знает книги Грина и знает Севастополь, ясно, что легендарный Зурбаган – это почти точное описание Севастополя, города прозрачных бухт, дряхлых лодочников, солнечных отсветов, военных кораблей, запахов свежей рыбы, акации и кремнистой земли и торжественных закатов, вздымающих к небу весь блеск и свет отраженной черноморской воды.

      Если бы не было Севастополя, не было бы гриновского Зурбагана с его сетями, громом подкованных матросских сапог по песчанику, ночными ветрами, высокими мачтами и сотнями огней, танцующих на рейде.

      Ни в одном из городов Причерноморья не чувствуется так явственно, как в Севастополе, поэзия морской жизни, высказанная Грином в следующих строках:

      «Опасность, риск, власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное