Тридевять земель. Антон Уткин

молчанием". "И в уме-то никто не держал, что могла она умереть: и на своих-то ногах была, и просто легла на свою постельку, оно как бы започивала. Так-то все и думали, ан вечер уже, а не встаёт. Тут уж пошли смотреть, и так смотрели, и эдак, ну, уверились, что умерла. Видно, Господь забрал".

      Управляющий Ефрем, держа в руках меховой картуз, терпеливо дожидался своей очереди. Когда исправник откушал и покатил обратно в уезд, дошёл черед и до него.

      – Покосы, слышно, хороши у вас, – заметил Фёдор Евстафьевич.

      – Покосы знатнеющие, – подтвердил Ефрем.

      – Завтра, – отпустил его Фёдор Евстафьевич, – всё завтра.

      Оставшись один, он погляделся в старое, мутное по краям зеркало. "Хорош", – подумал он с усмешкой. Прошедшей ночью в Сапожке на постоялом дворе его искусали клопы, и теперь укусы болезненно саднили.

* * *

      Поутру Фёдор Евстафьевич с Ефремом смотрел хозяйство, ездил в поля, а к обеду пожаловал знакомиться сосед его помещик Фитенгоф. Это был невысокий полненький человек лет пятидесяти, одетый в белоснежные панталоны и синий фрак с золотыми пуговицами. На покатых, будто срезанных плечах сидела оплывшая голова, но маленькие проворные глазки цепко ощупывали и хозяина, и всё вокруг.

      – Семейство в Кронштадте, – ответил Фёдор Евстафьевич на его вопрос, – прибудет вскорости.

      На лице Николая Валерианыча проступило сомнение, и голова его покачнулась.

      – Не будет ли скучно после столицы? – в раздумчивости проговорил он как бы сам с собою.

      – Бог даст, обыкнем, – сказал Фёдор Евстафьевич и обвёл глазами гостиную. – Да и в столице, сказать вам откровенно, не часто приходится бывать, – добавил он и, заметив, что брови его гостя поползли вверх, пояснил коротко: – Служба.

      Фитенгоф, многозначительно поджав губы, понимающе покивал.

      – Могу ли иметь доверие? – вкрадчиво спросил он, и одутловатые щёки его пошли розовыми пятнами.

      – Извольте, – развёл руками Фёдор Евстафьевич.

      – А вот, позвольте спросить, что за бунт такой в столице зимою был? – оглянувшись, нет ли слуг, проговорил он.

      – Ах, вот вы об чём, – отвечал Фёдор Евстафьевич. – Да, верно, слухи до вас дошли… Заговор.

      – Что же-с хотели они, заговорщики, то есть?

      – Что хотели? Хотели революцию да конституцию.

      – О-о, – Николай Валерианович издал озабоченный звук и откинулся спиною на спинку кресла. – Это у нас не можно-с.

      – Отчего же вы так полагаете? – чуть усмехнулся Фёдор Евстафьевич. – Просто интересно знать мнение.

      – Народ тяжёл, – сощурив глаза, отвечал Фитенгоф голосом, в котором Фёдору Евстафьевичу послышалась досада. – А, говорят, на Государя злоумышляли?

      – Про Государя не знаю, а известно, что имели в предмете крестьян освободить.

      Николай Валерианович, судя по выражению лица его, не знал совершенно, что на это отвечать. Дыхание у него перехватило, и он уставился