Иван. Зося (сборник). Владимир Осипович Богомолов

и презрительно. – На час дела! Все указаний свыше ждешь?

      Мы выходим из блиндажа, и я спрашиваю:

      – Чего вы с Катасоновым высматриваете? Поиск, что ли, готовите?

      – Подробности в афишах! – хмуро бросает Холин, не взглянув на меня, и направляется чащобой в сторону третьего батальона.

      Я, не раздумывая, следую за ним.

      – Ты мне больше не нужен! – вдруг объявляет он, не оборачиваясь.

      И я останавливаюсь, растерянно смотрю ему в спину и поворачиваю назад, к штабу.

      «Ну, подожди же!..» Бесцеремонность Холина раздражила меня. Я обижен, зол и ругаюсь вполголоса. Проходящий в стороне боец, поприветствовав, оборачивается и смотрит на меня удивленно.

      А в штабе писарь докладывает:

      – Майор два раза звонили. Приказали вам доложиться…

      Я звоню командиру полка.

      – Как там у тебя? – прежде всего спрашивает он своим медлительным, спокойным голосом.

      – Нормально, товарищ майор.

      – Там к тебе Холин приедет… Сделай все, что потребуется, и оказывай ему всяческое содействие…

      «Будь он неладен, этот Холин!..»

      Меж тем майор, помолчав, добавляет:

      – Это приказание «Волги». Мне «сто первый» звонил…

      «Волга» – штаб армии; «сто первый» – командир нашей дивизии полковник Воронов. «Ну и пусть! – думаю я. – А бегать за Холиным я не буду! Что попросит – сделаю! Но ходить за ним и напрашиваться – это уж, как говорится, извини-подвинься!»

      И я занимаюсь своими делами, стараясь не думать о Холине.

      После обеда я захожу в батальонный медпункт. Он размещен в двух просторных блиндажах на правом фланге, рядом с третьим батальоном. Такое расположение весьма неудобно, но дело в том, что и землянки и блиндажи, в которых мы размещаемся, отрыты и оборудованы еще немцами, – понятно, что о нас они менее всего думали.

      Новая, прибывшая в батальон дней десять назад военфельдшер – статная, лет двадцати, красивая блондинка с ярко-голубыми глазами – в растерянности прикладывает руку к… марлевой косынке, стягивающей пышные волосы, и пытается мне доложить. Это не рапорт, а робкое, невнятное бормотание; но я ей ничего не говорю. Ее предшественник, старший лейтенант Востриков – старенький, страдавший астмой военфельдшер, – погиб недели две назад на поле боя. Он был опытен, смел и расторопен. А она?.. Пока я ею недоволен.

      Военная форма – стянутая в талии широким ремнем, отутюженная гимнастерочка, юбка, плотно облегающая крепкие бедра, и хромовые сапожки на стройных ногах – все ей очень идет. Военфельдшер так хороша, что я стараюсь на нее не смотреть.

      Между прочим, она мне землячка, тоже из Москвы. Не будь войны, я, встретив ее, верно б, влюбился и, ответь она мне взаимностью, был бы счастлив без меры, бегал бы вечером на свидания, танцевал бы с ней в парке Горького и целовался где-нибудь в Нескучном… Но, увы, война! Я исполняю обязанности командира батальона, а она для меня всего-навсего военфельдшер. Причем не справляющийся со своими обязанностями.

      И я неприязненным тоном говорю