Евгений Онегин. Александр Сергеевич Пушкин

вас?

      Услышу ль вновь я ваши хоры?

      Узрю ли русской Терпсихоры

      Душой исполненный полёт?

      Иль взор унылый не найдёт

      Знакомых лиц на сцене скучной,

      И, устремив на чуждый свет

      Разочарованный лорнет,

      Веселья зритель равнодушный,

      Безмолвно буду я зевать

      И о былом воспоминать?

XX

      Театр уж полон; ложи блещут;

      Партер и кресла, всё кипит;

      В райке нетерпеливо плещут,

      И, взвившись, занавес шумит.

      Блистательна, полувоздушна,

      Смычку волшебному послушна,

      Толпою нимф окружена,

      Стоит Истомина; она,

      Одной ногой касаясь пола,

      Другою медленно кружит,

      И вдруг прыжок, и вдруг летит,

      Летит, как пух от уст Эола;

      То стан совьёт, то разовьёт,

      И быстрой ножкой ножку бьёт.

XXI

      Всё хлопает. Онегин входит,

      Идёт меж кресел по ногам,

      Двойной лорнет скосясь наводит

      На ложи незнакомых дам;

      Все ярусы окинул взором,

      Всё видел: лицами, убором

      Ужасно недоволен он;

      С мужчинами со всех сторон

      Раскланялся, потом на сцену

      В большом рассеянье взглянул,

      Отворотился – и зевнул,

      И молвил: «Всех пора на смену;

      Балеты долго я терпел,

      Но и Дидло мне надоел»[5].

XXII

      Ещё амуры, черти, змеи

      На сцене скачут и шумят;

      Ещё усталые лакеи

      На шубах у подъезда спят;

      Ещё не перестали топать,

      Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;

      Ещё снаружи и внутри

      Везде блистают фонари;

      Ещё, прозябнув, бьются кони,

      Наскуча упряжью своей,

      И кучера, вокруг огней,

      Бранят господ и бьют в ладони:

      А уж Онегин вышел вон;

      Домой одеться едет он.

XXIII

      Изображу ль в картине верной

      Уединённый кабинет,

      Где мод воспитанник примерный

      Одет, раздет и вновь одет?

      Всё, чем для прихоти обильной

      Торгует Лондон щепетильный

      И по Балтическим волнам

      За лес и сало возит нам,

      Всё, что в Париже вкус голодный,

      Полезный промысел избрав,

      Изобретает для забав,

      Для роскоши, для неги модной, —

      Всё украшало кабинет

      Философа в осьмнадцать лет.

XXIV

      Янтарь на трубках Цареграда,

      Фарфор и бронза на столе,

      И, чувств изнеженных отрада,

      Духи в гранёном хрустале;

      Гребёнки, пилочки стальные,

      Прямые ножницы, кривые,

      И щётки тридцати родов

      И для ногтей и для зубов.

      Руссо (замечу мимоходом)

      Не мог понять, как важный Грим

      Смел чистить ногти перед ним,

      Красноречивым сумасбродом[6].

      Защитник вольности и прав

      В сём случае совсем неправ.

XXV

      Быть можно дельным человеком

      И думать о красе ногтей:

      К