Повести. Василий Иванович Белов

дома оставила». Нету, значит, ног-то почти. Как палочки. А Нюшка вон идет, дак глядеть-то любо-дорого. Все простенки в грамотах да в гербовых листах, и в дому одна с маткой. А вот хошь, сейчас привернем? Хоть сейчас и сосватаю!

      – А что, думаешь, сгузаю? – сказал Мишка.

      – Всурьез тебе говорю.

      – И я всурьез!

      – Мишк! Да я… да мы… мы с тобой, знаешь? Ты Ивана Африкановича знаешь! Да мы, мы… Пармен?!

      Иван Африканович ударил по мерину вожжами, раз, другой. Пармен нехотя обернулся, но дело было уже под горку, дровни покатились. Мерину поневоле пришлось перейти на рысь, и через минуту возбужденные дружки по-молодецки, с частушкой вкатили в Сосновку:

      Дорогая, не гадай,

      Полюбила – не кидай.

      Держись старого ума —

      Люби мазурика меня.

      Сосновка спала запредельным сном. Ни одна собака не взлаяла при появлении подводы: дома, редкие, словно хуторки, мерцали лунными окошками. Иван Африканович наскоро поставил мерина у поленницы, бросил с воза последнее сенцо.

      – Ты, Миша, вот что, уж ты положись на меня, сам-то больше помалкивай. Мне это дело не в первый раз, я Степановну, матку-то, давно знаю, как-никак тетка двоюродная. Не больно мы пьяные-то?

      – Надо бы еще разжиться…

      – Ч-ч! Молчок покаместь!.. Степановна? – Иван Африканович осторожно постукал по воротам. – А Степановна?

      В избе вскоре вздули огонь. Потом кто-то вышел в сени, отпер ворота.

      – Кто это полуночник? Только на печь легла. – Старуха в фуфайке и в валенках открыла ворота. – Вроде Иван Африканович.

      – Здорово, Степановна! – Иван Африканович бодрился, стукал нога об ногу.

      – Проходи-ко, Африканович, куда ездил-то? А это кто с тобой, не Михайло?

      – Он, он.

      В избе и в самом деле было красно от почетных грамот и дипломов, горела лампа, большая беленая печь и заборка, оклеенная обоями, разделяли избу на две части. Колено самоварной трубы висело у шестка на гвоздике, рядом два ухвата, совок и тушилка для угольков, сам самовар стоял, видно, в шкапу.

      – Ночевать будете али как? – спросила Степановна и выставила самовар.

      – Нет уж, мы прямым ходом… Обогреемся да и домой. – Иван Африканович снял шапку и сложил в нее свои мохнатые рукавицы. – Нюшка-то где, спит, что ли?

      – Какое спит! Две коровы должны вот-вот отелиться, дак убежала еще с вечера. Каково живешь-то?

      – А добро! – сказал Иван Африканович.

      – Ну и ладно, коли добро. Не родила еще хозяйка-то?

      – Да должна вот-вот.

      – А я только на печь забралась, думаю, Нюшка стукает, ворота-то мы запираем редко.

      Зашумел самовар. Старуха выставила из шкапа бутылку. Принесла пирога, и Иван Африканович кашлянул, скрывая удовлетворение, поскреб штаны на колене.

      – А ты-то, Михайло, все в холостяках? Женился бы, дак и меньше вина-то пил, – сказала Степановна.

      – Это уж точно! – Мишка, смеясь, хлопнул ее по плечу. – Вина-то я, Степановна, много пью. Ведь вот и сегодня до чего допил, что прямо беда! Беда!..

      Мишка