Невыдуманная история. Александр Сергеевич Стрекалов

валили Стрельца! – на уровне руководителя государства: чтобы уж было наверняка, чтобы он, бедолага, от них никуда не сорвался!… А всё оттого это, что никому наша сборная не нужна на пьедестале почёта, никому не нужны великие русские футболисты, русские достижения и победы… А вы мне тут про Пеле талдычите да про Гаринчу, не зная про футбольную мафию ни хрена, про закулисные козни околофутбольные! Молчите лучше, не злите меня! не разевайте рты поганые!»… Умный был Юрка парень, хоть и горячий, во многих делах сведущий, знакомый с изнанкой дел, пружинами тайными и течениями. А всё оттого, что высоко летал и далеко с той своей высоты видел…

      По характеру был он человеком открытым, прямым, которому чужды были всегда подковёрные игры и склоки. Если он тебя полюбил – хорошо: ты для него друг-приятель до гроба. Но коли ты ему насолил чем-нибудь или просто не приглянулся – всё, плохи дела твои: он со свету тебя сживёт ежедневными колкостями и насмешками.

      И холуёв с дураками он терпеть не мог, угодников-карьеристов; не выносил условности всякие, трафареты, систему, что тоску на него наводили, уныние жуткое, прямо-таки бесили и изводили его. Он заболевал от дураков и систем: они будто кровь его молодую портили… Потому-то он с вызовом дерзостным вечно и жил, этаким бунтарём-одиночкой: всё силился окружавшую его мертвечину и косность разрушить, жизни дорогу дать, новизне, даровитости, созиданию, свету; а паразитов и хамов тупоголовых под ноль извести, что мир только гадят и портят.

      Ну, извести – это ладно: быстро это не делается. А вот пристыдить-оконфузить кое-кого, чесаться, краснеть заставить – это у него получалось прекрасно: тут с ним сравниться никто не мог. От выходок его удалых людишки словно от блох порточных чесались.

      Так, он был единственным бойцом в отряде, кто, например, командира по фамилии звал, как человека, чем-то сильно ему досадившего; кто мог на собрании принародно всю правду ему в глаза откровенно сказать, разругаться с ним вдрызг, в пух и прах, на место командира поставить – чтобы тот палку особенно не перегибал, высоко не заносился порою. И командир побаивался его – потому что не мог приструнить Орлова: выгнать или рублём, как других, наказать, зарплату урезать вдвое. Знал, что не за вознаграждение Юрка работать ездил и деньги особенно-то не считал, не трясся как остальные над ними – относился к деньгам как к мусору. А работал выше всяких похвал: качественно и надёжно работал. Вот и терпел его командир скрепя сердце, выносил его колкости и издёвки.

      И на председателя колхоза Юрка зверем кидался порой, если тот обещаний не выполнял, и на директора школы. И те сторонились его: чувствовали за ним правду и силу.

      Приструнить же Орлова в принципе было нельзя. Его невозможно было заставить жить по шаблону и по уставу – как все жили. Для него это было смерти сродни: делом постыдным, утомительным, скучным… Примеров тому – миллион, которые все не упомнишь и не перескажешь. Поэтому приведём здесь один, самый простой и самый что